И Кара принялась рассказывать сказку.
– Давным-давно, в те времена, которых и самые старые люди не упомнят, жил да был мальчик, которого звали Самуэль. Они с сестрой любили играть с головастиками, карабкаться на высокие деревья и танцевать под пение реки. Но вот однажды Самуэль заболел ужасной болезнью и играть больше не мог.
Слова, которые она столько раз повторяла, вспоминались без усилий. И, как всегда бывает с самыми лучшими сказками, само повествование утешало и успокаивало. К тому времени, как Самуэль с сестрой встретились с Паучихой, разум Кары уже готов был поверить в невозможное. Её пальцы коснулись раскрытого гримуара – и странные новые знаки всплыли из глубины страницы. В щели заколоченных окон хлынул золотой свет ярче солнца.
– Самуэль лежал в своей постели и дрожал. Джейбенгук пролетел через комнату…
Кара открыла глаза. Заканчивать сказку уже не было нужды.
Джейбенгук прилетел.
Он оказался совсем не такой, каким она его представляла. Кара не понимала, как такое может быть: ведь, в конце концов, это существо не что иное, как плод её воображения, – но это было так. Его крылья были именно такого золотистого отенка, какими она их и воображала, но шире, намного шире, больше всей комнаты, так что кончики крыльев (чуть тронутые зеленью – тоже новая подробность) загибались, упираясь в стенки, и создавалось впечатление, будто Джейбенгук не парит над Таффом, а стоит на крыльях. Его глаза – тёплого янтарного оттенка, что напоминал о сонных летних днях, когда так сладко прикорнуть в теньке, – смотрели на Таффа с нежностью молодой матери.
– Спасибо тебе! – сказала Кара. Если всё произойдет именно так, как в сказке, это случится очень быстро, и она хотела поблагодарить заранее, чтобы потом не жалеть, что не успела.
Что ж, хотя бы в самом главном её сказка оказалась верна. Джейбенгук раскрыл свой массивный клюв и закричал. В замкнутом пространстве звук получился невыносимо громким. Горшок Таффа с лязгом покатился по полу, стены дрогнули в ответ, последние оставшиеся в окнах стёкла вылетели. Кара услышала, как кто-то забарабанил в дверь, но в дверь упиралось левое крыло Джейбенгука, и открыть её было невозможно.
Изо рта у Таффа что-то полезло наружу.
Оно было чёрное, смолянистое и живое, бесформенный ком жестокости и безнадёжности. Кашель, который начинается от утренней сырости и никак не перестаёт. Безумная давящая тяжесть камней и земли. Младенческий крик, оборвавшийся посреди ночи.
То была сама смерть, холодная, расчётливая и неумолимая.
Джейбенгук её склевал.
Стоило бы Каре моргнуть глазом, и она бы всё пропустила. Джейбенгук был проворен, немыслимо проворен. Он сцапал Смерть её брата в воздухе так же легко, как пташка хватает червяка. Кара даже не услышала, как он её глотал: клацнул клювом, да и всё. Джейбенгук взглянул на неё вроде как с лёгким недоумением – и исчез. В сказке он оставил Самуэлю перо, но тут единственным доказательством появления Джейбенгука остался слабый запах сосновых шишек и жимолости.