— Однако… Надо же прислугу при твоей слабости. Возьми его няню и его любимаго мальчика… Какъ его зовутъ, знаешь?
— Хорошо. Но няня стара, ей не подъ силу. Тогда… мнѣ все равно… только уѣхать, поскорѣе, поскорѣе!
Когда дѣти узнали, что мать уѣзжаетъ съ отцомъ, они очень огорчились. Сережа принялъ это рѣшеніе родителей съ покорностію, но сестры его роптали. Онъ взглянулъ на нихъ полупечально, полусердито, не сказалъ ни слова и ушелъ къ себѣ. Въ домѣ шли приготовленія къ отъѣзду, всѣ были озабочены, всѣ были печальны. Одна Серафима Павловна немного оживала, будто жизнь возвращалась къ ней. Время, которое въ продолженіе ея болѣзни и выздоровленія текло для нея незамѣтно, но тяжко, заявило свою власть; она стала измѣрять его, и оно тянулось для нея невыносимо медленно. Не находила она себѣ мѣста, не могла ни работать ни читать; не хотѣла ни гулять, ни сидѣть на мѣстѣ и походила на отчаянно бившуюся птичку, застигнутую внезапно стрѣлою охотника. Силы въ ней не было ни на страданіе ни на смиренную покорность; выносливости въ ней не было. Всю жизнь жила она подъ крыломъ мужа, но отъ удара рока, отъ ниспосланнаго свыше несчастія охранить онъ ее не могъ, а она не смогла вынести жестокости внезапнаго удара, поразившаго ее въ самое сердце. Адмиралъ, возлагавшій большія надежды на путешествіе, торопился отъѣздомъ, который наконецъ наступилъ. Наканунѣ этого дня позднѣе обыкновеннаго адмиралъ остался у жены, которая не выходила изъ своихъ комнатъ, и, проходя въ кабинетъ свой, удивился, что дѣти и живущіе сидѣли еще за чайнымъ столомъ. Самоваръ уже не кипѣлъ, чашки стояли въ безпорядкѣ, и между сидѣвшими шла тихая, грустная бесѣда. Адмиралъ остановился.
— Чтò вы такъ поздно? Который часъ?
— Сейчасъ пробило двѣнадцать.
— Отчего жъ вы все еще не разошлись?
— Папа, — сказала Вѣра, — мы все ждали васъ. Намъ сказали, что завтра, въ одиннадцать часовъ, вы уѣзжаете и мы хотѣли выслушать ваши приказанія; завтра будетъ некогда. Кто остается здѣсь главнымъ? Кому вы что поручаете?
— По имѣнію — Сережа, по хозяйству — ты, Вѣра, но съ совѣта Сарры Филипповны, по ученью и по разуму, — адмиралъ улыбнулся, — Степанъ Михайловичъ. Да, я надѣюсь на васъ, любезнѣйшій другъ нашъ, въ случаѣ чего пришлите мнѣ телеграмму и пишите изрѣдка, не оставляйте меня безъ подробныхъ извѣстій о домѣ и дѣтяхъ. Я знаю, вы ихъ любите и не оставите добрыми совѣтами. Сережа, поди въ мой кабинетъ, мнѣ надо поговорить съ тобою, я сейчасъ приду.
Сережа всталъ и вышелъ; Степанъ Михайловичъ покраснѣлъ, какъ ракъ, отъ волненія.