— И придетъ самъ адмиралъ, — сказалъ важно буфетчикъ Самойла, человѣкъ пожилой и степенный, — и прикажетъ онъ все это принять и сдѣлать, какъ знаете, а ужъ узловъ не потерпитъ.
— Да и то сказать, развѣ не могли вы уложить все это въ чемоданы, — сказалъ, проходя, Степанъ Михайловичъ, спѣшившій въ залу.
А въ залѣ ужъ сидѣли и Вѣра, и Глаша, и Таня, и Сарра Филипповна, вошелъ и Сережа, нѣсколько блѣдный и печальный; да и всѣ собравшіеся за чаемъ имѣли унылый видъ, а кто и глаза заплаканные. Сарра Филипповна съ большею чѣмъ когда-либо серіозностію и методичностію разливала чай и кофе. Всѣ молчали.
— Въ которомъ часу назначенъ напутственный молебенъ? спросилъ Степанъ Михайловичъ.
— Батюшка сказалъ, — отвѣчала ему Таня, — что онъ придетъ, по желанію адмирала, ровно въ десять часовъ, и что тотчасъ послѣ молебна они уѣдутъ.
— Дворовые пришли уже прощаться, — сказала Вѣра, — вся дѣвичья полна.
— Ну, это бы лишнее, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.
— Только маму разстроятъ, — сказалъ Сережа.
— Она, быть можетъ, и не выйдетъ къ нимъ; она проснулась давно и давно чай пила; теперь одѣвается.
— Вотъ тоска-то заѣстъ насъ, когда всѣ уѣдутъ, — замѣтила Вѣра, — я не знаю, какъ мы и жить будемъ.
— Проживемъ какъ-нибудь пока здѣсь Ракитины. А они придутъ провожать? сказала Глаша.
— Конечно, придутъ; Соня говорила, что въ 9 часовъ будутъ здѣсь, — молвилъ Сережа.
— Въ послѣднее время они рѣдко бывали, — сказала Вѣра; — нашъ домъ сталъ такой скучный и мрачный.
— Вѣра! сказалъ Сережа, — какъ можно такъ судить нашихъ друзей. Зинаида Львовна мнѣ со слезами говорила, что она не можетъ бывать у насъ такъ часто, какъ бы желала, потому что ясно видитъ, что мама не выноситъ ничьего присутствія и что всѣ и все ей въ тягость, кромѣ одного папа.
— А онъ, правда, изъ силъ выбился, — сказала серіозно Сарра Филипповна. — Онъ похудѣлъ, поблѣднѣлъ и посѣдѣлъ ужасно въ эти послѣдніе мѣсяцы.
— Еще бы, — заговорилъ Степанъ Михайловичъ съ чувствомъ и горячностію, — такой ударъ, и онъ, можно сказать, вынесъ и выноситъ его на себѣ одномъ, и двойной. Вся скорбь матери о сынѣ лежитъ на немъ. Онъ не покидаетъ ее ни днемъ ни ночью, любитъ, лелѣетъ, утѣшаетъ, о себѣ забылъ и теперь ѣдетъ съ ней. Все это ему очень тяжко. Я увѣренъ, что ему тяжело ѣхать и оставлять всю семью; но развѣ онъ живетъ для себя. Онъ о себѣ совсѣмъ забылъ. Я боюсь, что у него есть и другія заботы, матеріальныя.
Сережа взглянулъ на Степана Михайловича, но не сказалъ ни слова.
— Развѣ вы думаете, что дѣла папа разстроены? спросила Глаша тревожно.
— Полагаю, — отвѣчалъ Степанъ Михайловичъ; — а вы, барышня, какъ же объяснили себѣ то, что отецъ вашъ, вопреки желанію вашей матери, зиму прожилъ въ Знаменскомъ и сдѣлалъ многія сокращенія по хозяйству, даже нашего противнаго нѣмчуру, послѣ… послѣ… ну, послѣ нашей потери выпроводилъ отсюда. Конечно, я на это не жалуюсь (всѣ улыбнулись)… я, признаться, не выносилъ этой фигуры…