— Хотя бы занялась чѣмъ-нибудь, — замѣтилъ отецъ Димитрій.
— Ее просили о томъ, она согласилась: вяжетъ теперь какое-то вязанье, вяжетъ машинально.
— Дочери съ нею?
— Настолько, насколько возможно. Она часто проситъ, чтобы ее оставили одну; дѣти очень огорчаются, а дочери даже, въ особенности Глаша, раздражены.
— Отчего? Развѣ они не понимаютъ, что мать ихъ сразилъ такой ударъ, что она не можетъ опомниться? Хорошо, что не умерла, — сказалъ отецъ Димитрій.
— Въ ихъ лѣта трудно понять, а Серафима Павловна иногда сама не отдаетъ себѣ отчета въ томъ, чтò говоритъ, — сказалъ Степанъ Михайловичъ.
— Говоритъ не она, — возразилъ отецъ Димитрій, — говоритъ ея великое горе, а вы знаете, характера и энергіи въ ней никогда не было.
— Какой характеръ! — воскликнулъ Степанъ Михайловичъ. — Она какъ малое дитя, доброе, но неразумное. А теперь она глава семьи. Какъ она поведетъ семью?
— Ну, это ужъ Божья воля, — сказалъ, помолчавъ, отецъ Димитрій, — все въ Его рукахъ, и Онъ наставитъ сиротъ, если они сами Его не забудутъ. Онъ направитъ ихъ на путь истинный. Вы какъ полагаете?
— Я? Право, не знаю, какъ, гдѣ они устроятся. Ракитинъ говоритъ, что прежде возвращенія изъ деревень Андрея Алексѣевича Безроднаго ничего рѣшить нельзя. Во всякомъ случаѣ я не оставлю Боръ-Раменскихъ, пока Сергѣй не вступитъ въ университетъ. Я обѣщалъ покойному сдѣлать для его дѣтей, что могу.
— Да, онъ имѣлъ какое-то предчувствіе, — сказалъ отецъ Димитрій.
— Нѣтъ, этого я не замѣтилъ, но когда онъ сбирался за границу, во время болѣзни Вани, — бѣдный Ваня, какой былъ милый мальчикъ! — онъ поручалъ мнѣ Сергѣя, и я тогда пообѣщался ему и ужъ, конечно, теперь исполню обѣщаніе.
— Ну, прощайте, добрѣйшій Степанъ Михайловичъ да благословитъ васъ Господь за ваше доброе сердце и ваши благія намѣренія. Я пойду къ Ракитинымъ, навѣщу бѣдную Серафиму Павловну.
— Дѣйствительно, бѣдная, — сказалъ Казанскій, ужъ больше такого несчастія и вообразить трудно. Потерять сына любимаго и мужа, да какого? друга и отца, покровителя, нѣжнѣйшаго — ужасно! Она жила за нимъ, какъ за каменною стѣною, и кромѣ ласки и угожденія ничего не видала, а теперь…
— Но не все же Господь отнялъ у ней, — сказалъ отецъ Димитрій, — у ней дѣти, добрыя дѣти и друзья.
— Не знаю, какъ вамъ сказать; сынъ у ней дѣйствительно рѣдкій, но одна дочь ужъ очень холодна, а другая строптива и безмѣрно горяча. Зато друзья рѣдкіе, это правда!
— Ракитины-то? воскликнулъ отецъ Димитрій.
— Да, полны вниманія, ласки; они окружили ее такою любовью, такими попеченіями, такою заботливостью, какихъ и у близкихъ родныхъ не часто встрѣтишь. А ужъ дочка ихъ — это сокровище! не отходитъ отъ Серафимы Павловны, такъ и сидитъ у ея ногъ на скамеечкѣ и разсказываетъ, и читаетъ, и развлекаетъ, пока ей она позволяетъ.