— Ты отказался итти къ Ракитинымъ — и ты самъ видишь, я осталась, безъ тебя итти не хотѣла. Я не выхожу изъ твоей воли, — добавила она, улыбаясь лукаво и кокетливо.
— Не помню, чтобы я отказалъ; я только просилъ избавить меня, — не соблаговолили: я покорился и явился на службу.
— Какой ты скучный: то хочу, то не хочу. Вотъ мы теперь и опоздали. Я не одѣта.
— Помилосердуйте, душа моя, да ты такъ одѣта, что хоть ко Двору. Неужели въ деревнѣ?…
— Ну, да хорошо, — сказала она, вылетая изъ комнаты, какъ будто ей было 20 лѣтъ отъ роду и улыбаясь ему очаровательной улыбкой. — Развѣ ты понимаешь что-нибудь въ женскихъ нарядахъ! Я не могу итти такъ; притомъ же Сихлеръ прислала мнѣ обнову. Подожди минутку, я сейчасъ.
Онъ сѣлъ за ея пяльцы и сталъ разсматривать ея вышиванье, замѣчательно артистическое. По блѣдно-зеленому атласу вились гирлянды цвѣтовъ, шитыя гладью, такъ искусно расположенныя и оттѣненныя, что и живописецъ залюбовался бы ими. Она сама составляла эти узоры и, сорвавши цвѣты, шила ихъ съ натуры, какъ живописецъ рисуетъ съ натуры. Шелка тѣнями были подобраны замѣчательно искусно. Это была не простая дамская работа, а своего рода произведеніе искусства. Цѣлое утро проводила Серафима Павловна за пяльцами и хвалилась и гордилась своею работою. Адмиралъ разглядывалъ шитье и, наконецъ, глубоко задумался. Когда же посмотрѣлъ на часы, было уже четверть шестого.
— Фима, — сказалъ онъ громко: — пора, мы опоздали.
— Да, я говорила, что опоздали! Ну, ничего, подождутъ! Я послала дѣтей впередъ, предупредить ихъ, что мы немного запоздаемъ.
— Это невозможно, — сказалъ онъ ей черезъ дверь.
— Ну, что за важность — сосѣди! Притомъ же Боръ-Раменскихъ всѣ подождать могутъ.
— Оттого именно и не надо заставлять себя ждать — Боръ-Раменскіе обязаны быть крайне вѣжливы.
Онъ покачалъ головою и сѣлъ.
— Вотъ и я! Готова! раздался, наконецъ, ея голосъ, и двѣ бѣлыя, унизанныя кольцами, ручки обвились ласково вокругъ его шеи. Онъ поцѣловалъ ихъ одна за другою и всталъ.
— Смотри! хорошо? спросила она веселымъ, почти дѣтскимъ, голосомъ, и ступила шагъ назадъ. На ней было бѣлое кисейное платье съ какими-то чудными лентами, напоминавшими цвѣтомъ занимающуюся зарю.
— Ну, что? спросила она.
— Прелестно, но пойдемъ, милая, давно пора. — Онъ подалъ ей руку и хотѣлъ вести ее, но она не подала ему руки и оправляла передъ зеркаломъ свое повое платье.
— Какой ты чудакъ, — говорила она ему: — я никогда въ толкъ не возьму, чего ты хочешь и что думаешь.
— Сожалѣю, другъ мой, что послѣ 17-лѣтняго супружества, ты этого не знаешь; но позволь не вѣрить этому!