Въ эту минуту вошелъ Сережа; онъ былъ одѣтъ въ новый, съ иголочки студенческій мундиръ, бросился на шею матери и не могъ удержать слезъ своихъ. Она поняла его материнскимъ сердцемъ, сама горько заплакала и сказала:
— Онъ былъ бы радъ! былъ бы счастливъ! Но не суждено! Не суждено!
Вошли обѣ сестры.
— Ахъ! какъ ты красивъ въ мундирѣ, — сказала Вѣра съ удовольствіемъ, — только жаль мнѣ твоихъ кудрей. У тебя такъ мило вились они колечками. Зачѣмъ ты ихъ обрѣзалъ?
— Нельзя; при мундирѣ не позволяютъ носить длипныхъ волосъ.
— Не позволяютъ! воскликнула Глаша съ строптивостью, которая частенько возвращалась къ ней, по мѣрѣ того какъ тревога и горе сглаживались. — Кто это не позволяетъ?
— Начальство, — сказалъ Степанъ Михайловичъ внушительно. — Всякій долженъ покоряться правиламъ, а если у всякаго будетъ своя воля, свой обычай, свои повадки, то образовательное, высшее заведеніе превратится въ хаотическое сборище, въ анархическую трущобу.
— Будто и трущобу, — насмѣшливо сказала Глаша.
— Отецъ вашъ, — вмѣшалась Серафима Павловна, — всегда говорилъ, что во всякомъ учрежденіи прежде всего нужна дисциплина.
— Въ войскѣ, — сказала Глаша, — но Сережа не солдатъ.
— Именно солдатъ, подхватилъ съ паѳосомъ Степанъ Михайловичъ, — солдатъ, боецъ въ фалангѣ просвѣщенія! И долженъ гордиться этимъ.
— Ну, ужъ это прямо изъ реторики Кошанскаго, — сказала смѣясь Глаша.
— А вы Кошанскаго читали? спросилъ Степанъ Михайловичъ отчасти важно, отчасти насмѣшливо.
— Нѣтъ, — отвѣчала бойко Глаша, — не читала, но знаю, что по немъ учатся въ семинаріи.
— Конечно, — сказалъ Сережа, — и выходятъ учеными людьми.
— Глаша! сказала неодобрительно Серафима Павловна.
— Оставьте ее, пусть тѣшится, а я вотъ что сказку вамъ, барышня милая. Если вы думали задѣть меня, упоминая семинарію, то ошиблись. Я нисколько не стыжусь семинаріи, реторики Кошанскаго и даже прописей. Я всегда говорилъ, помните, еще въ деревнѣ. Но теперь не о томъ рѣчь. Какъ намъ рѣшить, что именно дѣлать? Какъ отмѣтить этотъ важный день въ жизни Сергѣя. Рѣшеніе принадлежитъ всенепремѣнно матери. Серафима Павловна, чтò прикажете?
Она сдѣлала усиліе надъ собою и сказала:
— Какъ самъ Сережа хочетъ, что онъ, то и я, я на все согласна.
— Позовемъ Ракитиныхъ и проведемъ вечеръ вмѣстѣ, — сказалъ Серезка, глядя на мать.
— Хорошо. Идите, зовите ихъ. Глаша вели заложить… ахъ! я и забыла! Лошадей нѣтъ; такъ вели нанять карету и поѣзжай къ нимъ, позови ихъ, скажи. Соня обрадуется и Зинаида Львовна тоже.
Глаша пошла къ двери. Мать окликнула ее, она воротилась.
— Кстати, заѣзжай на Кузнецкій мостъ, купи конфетъ потомъ, поѣзжай въ городъ, возьми ранетъ и лучшихъ дюшессъ и еще чего-нибудь изъ хорошихъ фруктовъ.