— Убирайся вонъ! закричалъ онъ неистово.
Марѳа взвизгнула: „Батюшки свѣты“ и выскочила изъ комнаты.
Сережа, стыдясь самъ себя, сѣлъ въ кресла.
Черезъ нѣсколько минутъ Глаша вошла въ комнату.
— Что ты надѣлалъ? сказала она брату запальчиво, — Какую заварилъ кашу? Марѳа воетъ и причитаетъ съ видимымъ желаніемъ вызвать мать изъ кабинета и заставить ее вступиться. Что ты сказалъ ей? Она вопитъ, что воровкой не была отродясь.
— Ничего я ей не сказалъ, — отвѣчалъ Сережа, — а просилъ, чтобы всякій день записывала расходъ.
— Она всегда была отвратительнаго нрава, фарисейка, съ тѣхъ поръ, какъ мы разорены, мечтаетъ о томъ, чтобы уйти отъ насъ; у ней капиталъ свой и богатая сестра.
— За чѣмъ же дѣло стало? Пусть уходитъ: одной привередницей будетъ меньше, — сказалъ Сережа съ досадой.
— Хорошо, а что скажетъ мама? Какъ она на это посмотритъ?
— Да…
Сережа задумался.
— Пожалуйте къ барынѣ, — сказалъ вошедшій Софрошка, ставшій цѣлымъ Софрономъ. — Баринъ, — прибавилъ онъ тихо, — тамъ дымъ коромысломъ. Эта ехидна Марѳа…
— Хорошо, иди себѣ, — сказалъ Сережа и пошелъ къ матери.
— Serge, — сказала она, лишь только его завидѣла, — это что за новости? Какъ ты осмѣлился гнать изъ моего дома мою старую, заслуженную слугу. Или ты думаешь, что теперь можешь распоряжаться, потому… потому…
Серафима Павловна заплакала.
— Мама, милая, — заговорилъ Сережа.
Она прервала его раздражительно.
— Я не позволю тебѣ мудрить въ моемъ домѣ, не позволю обижать моихъ вѣрныхъ, старыхъ слугъ.
— Но, мама…
— Молчи, молчи и слушай меня. Я глава дома, я хозяйка, а не ты, слышишь! Не осмѣливайся путаться не въ свои дѣла. Хозяйство дѣло женское. Я вижу, какая неурядица завелась въ домѣ, пока я была больна, но теперь кончено! Я сама займусь всѣмъ, а ты поди, попроси у Марѳы прощенія и уговори ее остаться при мнѣ. Она хочетъ уходить, говоритъ, что ты ее выгналъ. Я этого не потерплю. Поди, поди сейчасъ.
— Но я ни въ чемъ не виноватъ, — сказалъ Сережа, опять вспыхнувшій какъ огонь. — Помилуй, мама, если я буду просить прощенія у этой… этой злюки, то какое же будетъ мое положеніе въ домѣ?
— Никакого, — отвѣтила настойчиво Серафима Павловна, — ты при мнѣ, а не я при тебѣ. Твое положеніе опредѣлено — ты сынъ и учащійся еще юноша. Рано быть хозяиномъ и господиномъ, и пока я жива, ты имъ не будешь, слышишь! Заведи свой домъ, да въ немъ и хозяйничай, какъ знаешь, законы предписывай, а у меня, нѣтъ, я не позволю.
Сережа хотѣлъ сказать что-то, — она замахала руками и зажала уши.
— Ничего, ничего, ничего слушать не хочу! Поди къ Марѳѣ, помирись и уговори ее остаться. Безъ этого не приходи ко мнѣ, я тебя видѣть не желаю. Слышишь… Господи! воскликнула она, видя, что Сережа стоитъ: — до чего я дожила безъ моего друга: никто меня не слушаетъ, родной сынъ забылъ приказаніе отца…