— Благодарю васъ, я ѣлъ и супъ и говядину, я не большой охотникъ до ѣды, — сказалъ адмиралъ.
— Да какая же это ѣда? Каша, щи, говядина, пожалуй что ѣда, а это лакомство, деликатесъ. Ужъ откушайте.
— Не могу, Сидоръ Осиповичъ, я ѣмъ, когда голоденъ, а удовольствія въ ѣдѣ безъ голода, найти не сумѣлъ.
Ракитинъ обратился тогда къ Серафимѣ Павловнѣ, и лицо его просіяло, когда она согласилась и кушала съ аппетитомъ, похваливая искусство повара.
— Я люблю маленькія блюда, petits plats, — пояснила она: — не обращайте вниманія на моего Antoine, онъ у меня чудакъ. Знаете ли, что онъ однажды сказалъ мнѣ, когда я жаловалась, что нашъ поваръ готовитъ очень плохо, и все простыя грубыя блюда.
— Какъ же это грубыя? спросилъ Ракитинъ.
— Да какъ вамъ сказать? Все такое обыкновенное: лапшу съ вотрушками или говядину огромными, жирными кусками — ничего изысканнаго, замысловатаго.
— Понимаю — въ своемъ родѣ щи да каша, для насыщенія, а не для удовольствія, — сказалъ смѣясь Ракитинъ.
— Именно. Это и есть мысль Antoin’a. Онъ потому и сказалъ мнѣ: ѣсть дурная привычка.
Ракитинъ расхохотался.
— Дурная привычка; однако безъ этой привычки помереть надо.
— Адмиралъ хотѣлъ сказать, — пояснила Зинаида Львовна, — что ѣсть не для утоленія голода, а для наслажденія, дурная привычка. Не такъ ли? обратилась она къ адмиралу.
— Именно такъ, и въ писаніи это названо весьма мѣтко: чревоугодіемъ. Церковь считаетъ это грѣхомъ.
— Истинная правда, — вставилъ свое слово, до тѣхъ поръ сидѣвшій безмолвно, Андрей Алексѣевичъ Безродный. — Что надо человѣку, чтобы утолить голодъ и, такъ сказать, отдать долгъ тѣлесной природѣ? тарелку щей, кусокъ хлѣба. Бывало въ Сибири…
Глаша улыбнулась, нагнулась къ Анатолію и шепнула: тѣлесной природѣ! Прелестно! — Оба разсмѣялись.
— Ну, полно о Сибири, старый другъ; а лучше покушай и ты этого соте, которому должную похвалу приписала Серафима Павловна, спасибо ей, не побрезгала.
— Я не прочь поѣсть, а нѣтъ — такъ и обойдусь, — сказалъ Андрей Алексѣевичъ, обильно наполняя свою тарелку. — Мнѣ случилось въ Сибирѣ ѣсть только щи да кашу мѣсяца по два, зато, пріѣхавъ въ Томскъ или Тобольскъ — я съ друзьями пировалъ до ранняго утра. Помнишь, Сидоръ Осиповичъ?
— Какъ не помнить! Золотое было времечко, золотая молодость! она не воротится, но зато теперь полюбуюсь, повеселюсь, погляжу на молодость удалую и веселую дѣточекъ моихъ. Для кого же и для чего же мнѣ деньги, какъ не для нихъ, не въ ихъ удовольствіе?
Казалось, что эта послѣдняя фраза добраго хозяина не понравилась ни Зинаидѣ Львовнѣ ни адмиралу, но Серафима Павловна пріятно улыбнулась и весело сказала: