– Мисс Уэнг заставит тебя переодеться, – заметила Фиби.
– Не сможет, – усмехнулась Кэссиди. – Я ничем не нарушаю дресс-код. А теперь идемте, Седрик и Чжоу.
Мы направились в столовую, где устроили привал все команды, и я вдруг занервничал. Сильно. Не из-за самого турнира – я сознавал, насколько безнадежен в этом деле, – а из страха не понять всей прелести деловых костюмов и разговоров о правительстве. Из страха, что в действительности мне нет места среди своих новых друзей. Что мне суждено навечно остаться тем, кто не нашел себя в семнадцать, а наоборот – потерял навсегда.
Столовая была забита до отказа, и Кэссиди, входя в нее, взяла меня за руку. Я глянул на нее искоса: сейчас она ничем не походила на девушку, надевшую мне на голову у ручья корону из цветов и попросившую загадать желание на бумажную звездочку. Она тоже очень нервничала.
Нас заметил Тоби и помахал, подзывая к командному столу, у которого мисс Уэнг по-быстрому объяснила наше расписание: два предварительных раунда предстояло нам этим вечером и еще два – утром, после чего шли два финальных раунда и церемония награждения.
– Кэссиди, что это на тебе? – спросила она.
– Вы о моем оксфордском галстуке? – нахмурилась Кэссиди, изобразив на лице искреннее недоумение. – Он у меня с летней программы обучения.
Не знаю, как мы все там не грохнулись от смеха, наверное – чудом.
Затем в противоположном конце столовой поднялась суматоха: дали информацию по первому раунду. Весь зал погрузился в хаос, когда три сотни подростков кинулись ее смотреть.
Кэссиди сказала, чтобы я не лез в пекло и подождал ее возле стола, и я несколько минут неловко стоял с мисс Уэнг. Вернулась она, помахивая фиолетовым стикером с накорябанным для меня номером кабинета.
Я еще сильнее занервничал.
– Не боись, – хлопнул меня по спине Тоби. – У нас хреновая команда, забыл? Иди проиграй для нее разок.
Я засмеялся. Мне сразу полегчало. Я справлюсь. Мне всего-то надо выступить с речью. Для меня это отнюдь не ново, я постоянно толкал речи на заседаниях ученического совета и собраниях группы поддержки. Тут мне предстояло выступать в кабинете, где меня едва ли кто-нибудь будет слушать. С речью, которая даже предварительно не записана, а значит, нечего бояться забыть свой собственный текст.
Я посмотрел на Кэссиди: как она держится? Она целый день вела себя крайне странно. Кэссиди была такой бледной, что, казалось, может потерять сознание. И выражение лица у нее было затравленное.
– Ты как? – спросил я.
– Нормально. – Она выдавила слабую улыбку. – Не волнуйся за меня, мой маленький протеже. Лети на свободу.