— Я никогда не стрелял по жертвам.
Что-то в его голосе насторожило Тэсс. Может, ему доставляло удовольствие притворяться — не только перед ней, но и перед самим собой, что жестокость в его работе — вещь случайная, неизбежный побочный продукт? Любой, в кого ему приходилось стрелять по долгу службы — это, выражаясь его словами, плохой парень. В то же время она была убеждена, что какой-то частью своего существа он помнит о милосердии, о том, что существуют плоть и кровь. Именно эта часть не дает ему покоя.
— Когда ты стреляешь в кого-нибудь в порядке самозащиты, — медленно проговорила она, — это похоже на войну, в которой враг для тебя — скорее символ, чем личность?
— О таких вещах вообще не думаешь.
— Не понимаю, как это может быть!
— Ну так поверь мне на слово.
— Но когда оказываешься в положении, требующем крайних мер самозащиты, ты ведь стремишься поразить противника?
— Нет. — Бросив это короткое слово, Бен поднялся и взял тарелку. — Послушай, когда хватаешься за пистолет, вовсе не чувствуешь себя Одиноким Скитальцем. И думаешь не о том, чтобы твоя серебряная пуля поцарапала руку плохого парня, в которой он сжимает пистолет. Тут другие ставки — твоя жизнь, жизнь твоего напарника, жизнь мирных людей. Все ясно — белое или черное.
Бен унес тарелки. Она не стала спрашивать, приходилось ли ему убивать, и так все было ясно.
Тэсс посмотрела на бумаги, с которыми он работал. Черное или белое. Серые оттенки, которые она видит, он не воспринимает. Для него человек, которого они ищут, убийца. О происходящем у него в мозгу, в чувствах, может быть, в душе Бену нет дела. Похоже, иначе и быть не может.
— Эти бумаги… — начала она, когда Бен вернулся, — моя помощь не требуется?
— Да нет, рутинная работа.
— Ну, в этой области я большой специалист.
— Возможно. Поговорим об этом позже. А сейчас мне пора идти — в девять начинается месса.
— Месса?
Бена позабавило ее удивление.
— Нет, нет, под сень святой матери церкви я не возвращаюсь. Просто мы подумали, что разыскиваемый нами может сегодня утром появиться в одной из двух церквей. Вот мы и ходим на каждую мессу в обе церкви, начиная с шести тридцати. Бросили жребий, мне выпали девяти-, десяти — и одиннадцатичасовые службы.
— Я иду с тобой. И не возражай, — сказала она, не дав ему и рта раскрыть, — я ведь действительно могу оказаться полезной. Мне известны признаки, симптомы…
Не надо говорить ей, что он сам хотел попросить ее об этом. Пусть думает, что это она его уговорила.
— Только после не вини меня, если не сможешь разогнуть колени.
Вместо поцелуя она просто прикоснулась к его щеке пальцем.