Кью-Си велел ждать его в Ротвелле, в пабе “Белый дуб”, – однако точное время так и не назначил, несмотря на уговоры отца.
– Знаешь ведь, человек он занятой, – оправдывался отец, – одолжение нам делает. Нужно потерпеть.
Когда мы приехали, паб, с видом на шоссе и капустные поля за ним, был еще закрыт, и мы, сидя на пустой стоянке, ели бутерброды с красной рыбой из маминой сумки-холодильника. Глядя, как жадно отец уплетает свою долю, я вскоре потерял аппетит.
Машину мы поставили в тени паба. Мимо сновали автомобили, и Фрэнсис Хардести вглядывался в каждый, будто оценивал скаковых лошадей, прикидывая, на какую ставить. Стрелка часов на приборной доске подползла к половине второго.
– У него “бумер” – кажется, треха. То ли черный, то ли серебристый, не помню. Может, даже синий. Я в нем только раз сидел. – Он достал из щели между креслами тропический лимонад и сунул мне под нос. – Последний шанс, – сказал он и рванул кольцо.
С каждой минутой я будто отдалялся от него. Мы уже должны были быть в Лидсе.
– Понимаешь, Кью-Си, он такой – повадки как у уголовника, но я-то знаю, что он в престижную школу ходил, вроде той, в которую мама тебя хочет отдать. Ну да, он уверяет, будто его выперли и все такое, но это неважно. Родители у него адвокаты. Вот мы его и зовем Кью-Си[8]. Вообще-то его зовут Барнаби, но учти, я тебе этого не говорил. – Отец усмехнулся. Если он и испытывал к Кью-Си хоть какие-то теплые чувства, его ехидный тон говорил о противоположном. – Не знаю, зачем он в плотники подался, но не сомневайся, мамочка с папочкой его всю дорогу поддерживали, – ну, ты понимаешь. Новенькие инструменты, собственная мастерская – это для начала. Стажировка в “Олд Вик”[9], связи на Би-би-си. Все к его услугам!
Я не знал, что на это ответить. Но будь у меня возможность сейчас, я сказал бы, что взгляды у него отсталые: почему родители со средствами должны отказывать ребенку в помощи? Из простого эгоизма?
А машины все проносились мимо.
– Хотел у тебя спросить, – начал отец, – про дедушку. Как он там, держится?
Дедушка мой всю свою жизнь дымил как паровоз и в шестьдесят четыре года заработал рак легких. Когда я в прошлый раз был у него дома, в семикомнатном особняке в Браденхеме, с необъятным газоном, который садовники подстригали самоходной косилкой, дедушка не смог подняться с кушетки в зимнем саду, чтобы поцеловать маму. Мы даже за пианино не посидели, а раньше он всегда играл мне пьески из сборника, который называл “Шопен для неумех”. Под рукой у него был баллон с кислородом, а к носу шла прозрачная трубка. Когда я об этом рассказал, отец вздохнул: