За все время, что он ходил по округе с Крик, их ни разу никто не увидел. Наверное, его тоже делает невидимкой аоксинская кровь, думал он. Но однажды, на пути через поле, ему почудилось, будто за рулем трактора встрепенулся фермер и уставился из-под руки вдаль, словно заметил чужака. Как-то раз в сумерках он вышел на проселок и, увидев на обочине полицейскую машину, был уверен, что констебль обернулся, разглядывает его, – но в погоню никто за ним не пустился. Судя по картам Крик, прошли они очень много, пересекли пять графств – и у каждого нового каземата разбивали лагерь. Аоксинское в нем перевешивало земное. Он никогда не уставал учиться, не знал ни скуки, ни страха, ни тоски. Сердце и ум его будто созрели, наполнились. Ни разу в жизни он не был так счастлив, как в те дни, рядом с Крик.
⇒
Карен с отцом вернулись в номер заполночь. Я лежал неподвижно в наушниках, и они, должно быть, решили, что я не вижу, как падает на пол полоска света из коридора, как пляшут на ковре их тени, не слышу их громкого шепота: “Тсс, тише, разбудишь его”.
– Прости!
Но я все видел и слышал.
Приоткрыв глаза, я смотрел, как они, пьяно шатаясь, ковыляют в ванную. Слышались робкие мольбы Карен: “Нет, нет, нет, погоди, а то увидит – не надо!” – а отец меж тем расстегнул молнию на ее замшевой юбке, потянул разок, и юбка жалкой тряпицей сползла к ее ногам.
Зеркало в прихожей висело под углом, и я все видел. Зрелище было не для детских глаз, но будто какая-то сила меня тянула посмотреть, постичь. Карен пыталась прикрыть дверь, но та качнулась да так до конца и не захлопнулась. Вначале они двигались в тесной ванной, как раки в банке. Нежно обнимали друг друга, целовались. Но вскоре их ласки сделались жарче, яростней. Он вставил ей в рот большой палец, она прикусила, заулыбалась. Я видел, как он упал на колени, ткнулся носом в холмик меж ее ног, стянул с нее трусики, приподнял ее за бедра и усадил на бортик ванны, будто взгромоздил на носилки, а потом расстегнул ремень, спустил джинсы, извлек на свет сокровенный орган, о котором мама писала целые страницы, – набухший, ни капли не похожий ни на рисунки в учебнике биологии, ни на мое хозяйство.
Он прикрыл ей ладонью рот, заглушив ее блаженные вздохи, но плечи ее шумно бились о тонкую перегородку при каждом движении отца. Он ухватил ее за горло, уперся большим пальцем в подбородок. “Ох, не надо, – услышал я ее голос. – Не надо! Это уже перебор. Хватит”. И она шлепнула его по руке. “Ладно, ладно”, – отозвался отец. Дышал он тяжело, будто ему больно.