– Не хочешь, чтобы я и тебе заткнул рот? Тогда ни слова, понял? Ни слова, чтоб тебя!
⇒
Когда-нибудь ты наверняка побываешь в Озерном крае. Я был там всего однажды, но клянусь, эти места у меня навсегда в крови. Особенно запомнился мне один вид, и, к стыду своему, я воскрешаю его иногда в памяти, будто рассматриваю открытку, – как могу стараюсь вообразить его без предыстории. Это место за Алфой с ее родниками и речушками, где на узкой дороге через Сантон-Бридж деревья вдруг расступаются и впереди вырастает гряда гор, в их числе Скофелл-Пайк, самая высокая гора в Англии, на чьих склонах больше оттенков зелени, чем на небе звезд. Свет в этих горах особенный, нигде больше в мире я не встречал подобного. В голове не укладывается, что можно родиться в этих краях и вырасти с черной душой. Стоило мне увидеть горы сквозь пыльное ветровое стекло отцовской машины, я почувствовал себя близко к Богу как никогда. Лишь позже, на пути через вересковые пустоши по извилистой дороге, обнесенной с двух сторон каменными стенами, я осознал, что этот горный край сродни не только отцу, но и мне, – и мы оказались его недостойны. Мы оскверняли эту землю с каждым оборотом колес, делали ее повинной в беззаконии.
⇒
Отец вел машину без карты. Глаза у него слипались, ослабевшие руки с трудом удерживали руль – было это на выезде из Нижнего Уэсдейла, где лесная дорога вилась по краю глубокого оврага. За стволами сосен темнели громады гор. Вдруг дорога пошла под уклон, и только тут я заметил, что овраг на самом деле не овраг, а озеро. Вода была сизая, неспокойная. Озеро тянулось вдоль горной гряды, на дальнем берегу чернела крутая осыпь – замшелые валуны, казалось, вот-вот скатятся в воду. Мы ехали краем озера. Слева по каменистому пастбищу бродили странные серые овцы – хердвики, таких разводил мой дедушка, но я тогда этого не знал. Тут уж было не до приятных бесед о здешней фауне. На сей раз отец не воспользовался случаем меня просветить – видно, счел все свои знания бесполезными.
Я разглядывал его профиль, небритый кадык. От него несло растворителем, кожа лоснилась, казалась воспаленной. Если он и чувствовал, что вернулся домой, то ничем не выдавал. Как не проявлял и ни проблеска раскаяния. Из нас троих он один знал, куда мы едем, а карту держал в уме.
Он словно хотел побыть в тишине – и я тоже молчал, ему в лад. Есть состояние души, когда глохнут все звуки. Может быть, тебе оно уже знакомо. Я не про медитацию – я имею в виду отчаяние, когда не слышишь даже стука собственного сердца. Когда мы выезжали из Гризбека, на заднем сиденье застонал Кью-Си, завозился, застучал ногами, но я отключился. Потому что ничем не мог ему помочь, даже рукой шевельнуть не мог. И сделал вид, будто не слышу.