(кстати сказать, ее тогдашнее место жительства), хотя тут ей работать становилось все нестерпимее, а позднее, когда уже нельзя было иначе, она даже переехала сюда и сегодня все еще изнывает под его, Карла, руководством, как изнывала в свое время под руководством Мантека, но из года в год знакомит практикантов и учеников с техникой библиотечного дела, работает беззаветно, безупречно, точно, всегда на месте, без нее застопорился бы весь библиотечный механизм, она — столп, так сказать капитальная стена, невзрачная, замшелая, целые поколения всезнающих молодых людей презирали ее и, обучившись у нее, прошмыгивали мимо, подхлестываемые честолюбием, которого у нее не было, всегда готовые к громким декларациям, которых от нее никто никогда не слышал, — да, комическая фигура, прямо-таки для инвентарной описи, человек, отдавший свое сердце одной лишь этой библиотеке. Странно, кстати, и объяснимо скорее исторически, нежели биологически, что отказ от славы, признания, карьеры, повышенного оклада (нельзя недооценивать эти важные побудительные стимулы, от которых зависят изменения в сознании человека), отсутствие честолюбия, готовность к бескорыстному служению гораздо чаще встречаются среди женщин, чем среди мужчин. Но это не означает, что все женщины таковы, бывают и исключения (коллега Бродер, к примеру), но разве они не подтверждают правило, и разве это случайность, что на них лежит странный, не слишком приятный отпечаток мужеподобия? Так говорил Карл и в своем замешательстве говорил слишком много, до самого обеда, как уже сказано, и испугался, когда заметил, что окольными путями, но все-таки добрался до Бродер, и обрадовался, когда коллега Завацки просунула голову в дверь, чтобы напомнить об обеде. На лице Крача за все это время ничто не отразилось.
Крач злился, это было ясно, и Эрпу, конечно, было неприятно видеть, что все его воодушевляющие слова прозвучали впустую, хотя он мог бы утешить себя мыслью, что таким способом приятно сократил себе несколько часов ожидания. Он находил поведение практиканта неслыханным. Даже если Крач считал себя достойнее коллеги Бродер, то есть заходил в своем высокомерии так далеко, что ставил под сомнение правильность коллективного решения, совершенно свободного от предвзятости, даже если он думал, что все знает лучше всех, и потому не мог заставить себя промолвить хотя бы одно одобрительное слово в адрес тех, кто так разумно решил сложный вопрос, то можно было бы ожидать по крайней мере выражения грустной примиренности. Может быть, Эрпу только показалось, будто он увидел насмешливо искривленные губы, когда в третий раз подчеркнул, что как симпатии, так и антипатии абсолютно исключены, но ожесточенное молчание, злой взгляд и вставшие словно от гнева дыбом щетинистые волосы были достаточно красноречивы; наглая выходка, которую позволил себе Крач в конце беседы, когда Эрп встал за мылом и полотенцем, а Крач продолжал сидеть, была уже излишней, и без того не оставалось сомнения: этот тип его ненавидел. Крач произнес, делая ударение на первом «вы»: «Почему же вы не отправились в деревню, если вы по горло сыты Берлином?» — но, к счастью, не стал дожидаться ответа, а удалился, не простившись. Фрейлейн Завацки с возмущением заявила, что в жизни не видела ничего подобного. Эрп даже испытал некоторое облегчение, указав ей на молодость Крача. Он улыбался при этом, но ему было не до смеха. Иметь врагов было для него мучительно. Он привык к популярности.