, что сегодня вполне могло бы сойти за рационализаторское предложение: мы бы наконец избавились от «рейха», сохранив, однако, сокращение: ГР — Германская рейзбан). Но натянем снова бечевку. Библиотекарь Эрп пренебрег священным долгом семьянина, дав буйно разрастись бурьяну своего душевного недуга (который он вначале называл досадой, а теперь уже любовью), вместо того чтобы выкорчевать его мотыгой дисциплины. В результате он плохо спал, видел ужасные сны, едва разговаривал с женой и детьми, беспричинно рявкал на чувствительную фрейлейн Завацки, был не способен сосредоточиться на работе и испытывал нечто вроде мании преследования. Стоило ему войти в помещение, где несколько сотрудниц молча работали, как он проникался уверенностью, что они только что говорили о нем; Крач, по его мнению, был занят только мыслями о мести; фрейлейн Вестерман, осведомленная обо всем, что происходило в этих стенах вот уже более двух десятилетий, знала уже, как ему чудилось, и о его любви, а каждое замечание Хаслера казалось ему прямым намеком. Но, несмотря на страх и осторожность, он не в силах был противиться искушению под любым предлогом заговорить о фрейлейн Бродер. Ежедневно он делал крюк через центр и медленно проезжал мимо ее дома — это вошло у него в привычку.
И страдал он, как от настоящей болезни. Уже через неделю он предпочел бы этим мукам полный отказ.
Однако из осторожности он не торопил событий. Во внутренних монологах он прибегал к известной со времен войны поговорке: лучше ужасный конец, чем ужас без конца, но тем не менее избегал малейшего риска, поскольку в глубине души все же надеялся, что конец ужаса не будет ужасным, жалел себя, давал сорнякам своих чувств разрастаться и заглушать благородные ростки трудовой морали (и, стало быть, сам же начисто опровергал все тезисы письма № 1), страдал и из-за этого (даже очень), но всю вину приписывал ей: скажи она в первый вечер «да» и «аминь», ни он, ни работа не пострадали бы.
Ускорить развязку могла бы и она сама, честная, добросовестная, равноправная. Ведь уже после первого письма она знала, что с ним происходит, и, когда он в тот же вечер, как будто только для того, чтобы узнать диагноз врача, явился снова, она легко могла бы запретить всякие посещения. Он бы извинился и больше не приходил. А так оставалось место надежде. От флирта фрейлейн Бродер, правда, уклонялась, но приглашала войти, предлагала поужинать и терпела его до полуночи, хотя по предписанию врача ей надлежало уже в восемь быть в постели. Десять раз за время ее болезни он приходил к ней, редко возвращался домой раньше двенадцати, и ни разу она не дала ему возможности сказать хоть слово, могущее приблизить развязку. Удивительно ли, что в последний день ее болезни он был невнимателен при выдаче книг, — она ведь заставила его ждать обещанного звонка.