Буриданов осел (Бройн) - страница 29

Не более содержателен и эпизод, который Эрп часто рассказывает как семейное предание (вероятно, правды в нем действительно не больше, чем в преданиях). Однажды (еще в доисторический период их любви) его послали к ней из библиотечного училища, чтобы разговорами о радужном будущем развеять ее горе; он застал Элизабет в ее (впоследствии его) комнате, у окна, приветливой, не заплаканной, хотя накануне у нее в легких обнаружили дырку величиной с горошину и для нее уже было забронировано место в санатории. Он хотел приступить к своим заранее приготовленным утешениям, как вдруг она указала на окно, где она (а не он) увидела зимородка, возвращения которого (опять-таки им не замеченного) пришлось молча ожидать с полчаса, после чего она рассказывала об этой быстрокрылой чудо-птице и, улыбаясь, распрощалась со своим утешителем. «Загадку, которую она тогда мне задала, я не разгадал и по сей день. Я мог говорить с нею обо всем, только не о ней самой. Я знаю о ней все, кроме главного. Она может приноровиться к любому, но никому не дает возможности приноровиться к ней. Самой подходящей была бы для нее должность феи: незримо творить добро», — так заканчивал Эрп. Но о чем говорит его вывод? Разве что о нем самом. А именно: он позволял себе блаженствовать под теплыми лучами ее любви и не касаться того, что он называл ее загадкой.

Желала ли она иного? В конце концов, они дюжину лет были по-своему счастливы друг с другом.

Он был доволен ею. Это все, что известно. То, что она всегда молчала о своих чувствах, имеет лишь одно объяснение: она не умела с ним разговаривать. Но с другими умела — например в тот самый описываемый нами ноябрьский вечер, когда раздался звонок и она, отложив дневник, пошла отворять; незнакомый мужчина спросил Эрпа, без колебаний принял ее предложение подождать, стряхнул снег с пальто, скрипя протезом, прошел в комнату, взял «Конструктор» Петера (подарок от западноберлинских дедушки и бабушки), попросил Элизабет не обращать на него внимания и принялся что-то строить. С этим человеком она умела разговаривать.

Быть может, потому, что пила с ним шнапс?

А почему Эрп не мог с ней выпить иной раз? Для него куда важней были его годовой отчет, и новое издание Шолохова, и газон, и мытье машины, а уж если он вечером и был с ней, то речь всегда шла только о нем.

О том, как ее молчаливое умение слушать располагает к исповеди, узнал и Хаслер.

Но он не удовлетворился этим. Он впервые был наедине с этой женщиной и не мог понять, как случилось, что ее улыбчивый интерес к его игре с кубиками растопил отчужденность между ними, почему он, собственно, начал говорить, складывая из пластиковых кирпичиков стену и еще одну, параллельную ей — подразумевалось, что это длинные стены, метров на тридцать, — и соединяя их короткими боковыми стенками, метров до пяти, не более, таким образом, должно было получиться длиннейшее здание, требующее по продольной стене восемь или девять дверей, но столько в ящике не было, пришлось ограничиться шестью. За каждой дверью чулан, он же кухня, за ней помещение побольше, это парадная и жилая комната, столовая, спальня с кроватью для бабушки Хаслер, такой сгорбленной, что в ногах ее может еще уместиться внук, со второй кроватью — для мамаши и папаши Хаслеров, третьей — для двоих маленьких Хаслеров, и колыбелью для самого маленького, там же шкаф и стол, и все это повторяется девять раз, над всем этим крыша, разумеется остроконечная, но такой здесь нет, возьмем, стало быть, тетрадь для диктантов — и жилой дом для рабочих в Нойштриглау готов, будем надеяться, что поляки снесли его или по крайней мере перестроили. Стоило лишь снести эту и ту стены, перенести эту и ту двери, и получились бы прелестные трехкомнатные квартирки для новых хозяев. Как жаль, что ему не удалось стать архитектором, специалистом по перестройке старых домов для рабочих. Конечно, стены в них не были такими ослепительно-белыми или красными, как вот эти, они были грязно-желтые — собственная продукция помещичьего кирпичного завода, расположенного неподалеку, может быть, там, где сидит сейчас фрау Эрп. А вот здесь была водокачка, а здесь нужник с двухместным стульчаком для девяти семей, на противоположной стороне улицы школа, рядом с ней дом священника и церковь, где справлялись торжества: крестины, причастие, конфирмация, венчание, пасха и отпевание, рождество и пышные похороны; церковный служка Тео Хаслер, разумеется, всегда при всем присутствовал, даже когда был уже подручным на кирпичном заводе, мужчин не хватало; он всегда вовремя бил в колокола, опускался на колени, вставал, шел слева направо и справа налево, точно, секунда в секунду, с достоинством носил Евангелие и отбарабанивал латынь, словно и в самом деле понимал ее, еще и под Сталинградом он помнил все назубок, но ногу это ему не спасло. Итак, здесь стояла церковь, где он чувствовал себя лучше, чем дома, она была по меньшей мере вот такой высоты, за колокольный звон пономарь расплачивался твердой валютой — леденцами, под куполом жила сова, на чердаке собранные старшими братьями и сестрами в первую войну крапива и ромашка ожидали второй войны. В Варневице же (ударение на втором слоге) церковь была крохотной, во всяком случае, выглядела такой, купол лишь в намеке — миниатюрная казарма, говорят, что и внутри тоже, но там он никогда не бывал, для новоиспеченного коммуниста то была экстерриториальная земля, да к тому же церковь была протестантской. «Выпьете еще одну? В компании лучше пьется. Между прочим, я всегда думал, что Карл трезвенник благодаря вам. Прошу прощения». Бургомистр? Нет, им он стал потом в Мюзевице, там вообще не было церкви; в Варневице (по неправильному ударению там сразу узнавали чужака) он заведовал загсом, и был его единственным служащим, регистратором рождения и смерти, а брак ему довелось регистрировать всего полтора раза. Хаслер замолчал, продемонстрировал рабочий дом, нужник, церковь, школу и принялся за новое строительство. Блестящие кирпичики всему придавали вид современной новостройки, и без объяснений только он видел тут домик на околице с крохотными комнатушками, дровяным сараем и хлевом для двух коз. «Карл говорил, когда придет?» — «Нет. Но почему вы не рассказываете дальше? Что это за здание? Ваш сказочный домик?» Можно и так назвать это, хотя в ином смысле: дом, в котором он был сказочно счастлив, дом, в котором счастье кончилось, как сон, кончилось пробуждением. В нем жила Гудрун, волосы у нее были, как у Рапунцель