, только светлые, она выросла в Нойштриглау, тремя дверьми дальше, из-за нее он переселился в Варневиц, из-за нее и уехал оттуда. Сто восемьдесят марок зарабатывал он тогда, имел рюкзак с бельем, партийный билет и протез, а у соперника было золотое дно — мясная лавка; некоторые оправдывали Гудрун, от него же этого никто требовать не мог, слишком быстро произошла перемена, в два счета, он узнал об этом, лишь когда был назначен день бракосочетания, в его же загсе, и недели до оглашения были для него чистилищем, но не принесли ни очищения, ни избавления, а ввергли в ад свадебного торжества, огонь для жаровни он должен был сам вздувать торжественной речью, составлением официального акта и поздравлениями. Речь он произнес, говорил гладко и холодно о серьезности испытания, непоколебимости решения, о счастье и долге, почувствовал, как в нем что-то затеплилось, когда увидел слезы на глазах у Гудрун, неожиданно заговорил о безответственности, недопустимом легкомыслии, продажности, вспыхнул, как пламя, отказался от соучастия в этой преступной торговле человеческим телом и покинул контору и городок. Глаза Элизабет увлажнились, как всегда, когда речь шла о чужих печалях, но это было не признаком слабости, а лишь признаком активной деятельности слезных желез, которые странным образом вот уже столько лет бездействовали при собственной боли. «Уже одиннадцать, — сказал Хаслер, — надо идти». — «Останьтесь еще. А о чем вы, собственно, хотели с ним говорить?» — «Это не срочно». — «Какие-нибудь неприятности?» — «Да, но мне не хотелось бы докучать ими вам». — «Конечно, какое жене дело!» Это прозвучало с такой горечью, что Хаслер оторвался от своих игрушек и готов был попросить прощения, но она уже опять вернулась к его делам, к его истории, к девушке с волосами, как у Рапунцель. «Поэтому вы никогда и не женились?» — «Кто знает, что из меня вышло бы, если бы я остался в Варневице?» Этого, разумеется, никто знать не мог, и Элизабет тоже, хотя она и задумывалась над проблемами подобного рода, могла бы поговорить об этом, не делая исключения и для себя. «Что получилось бы из меня, если бы я не вышла замуж, не училась на библиотекаршу, жила бы не здесь, а в Нойштриглау или в Мюнхене? Размышлять о возможных последствиях имело бы смысл только в том случае, если бы можно было разобраться в последствиях действительных, если бы сумма внешних факторов определяла человека в целом. Даже у растений среда, почва и погода определяют еще не все, если не известны в точности свойства семян. А человек ведь не только берет, но и отдает, не только отражает окружающую его обстановку, но и создает ее. Почему Петера оставляет холодным то, что любит Катарина? Почему его привлекает то, что отталкивает ее? Безоблачное детство среди садовых клумб привязало меня к этому месту, и вот я спрашиваю себя, какое влияние это оказывает на мои чувства и мысли и на мой брак, что в свою очередь означает — на Карла. Отчего брачный союз часто ощущаешь как оковы, а иногда почему-то нет? Почему любишь человека, поступаясь даже собственным счастьем? Для всего есть объяснения, но они никогда не объясняют всего. При возможностях, которыми мы располагаем сегодня, необразованность почти позор, но разве не больший позор не уметь толком разобраться в собственном „я“? Поучая детей, я часто спрашиваю себя, на каком основании я то или иное выдаю за истину, навязываю критерии — чьим рупором я при этом становлюсь? Что бы думала я, что бы говорила, не выйдя замуж или выйдя за другого? Когда я задумываюсь о многообразии и непредвиденности человеческих судеб, то не понимаю, каким образом браки могут длиться десятилетиями. Да, я знаю, совместное развитие — вот патентованный ответ, его изобрели, чтобы избежать неприятных слов. Приспособление и покорность — вот, наверно, тот цемент, который в большинстве случаев скрепляет стремящиеся в разные стороны половины, а бывает и худшее, взаимная выгода, привычка, боязнь перемен, внешнее давление на внутреннюю пустоту, как в полушариях Герике. Быть всегда лишь половинкой не каждый сумеет, часто становишься даже и не половинкой, а только (признаться в этом и то уже трудно) спутником, вращающимся вокруг большего светила, вынужденным вращаться, потому что этого требует закон — не природы даже, а любви».