Затем он обрушил на нее поток клятв в любви и верности (которые здесь можно опустить), ее же охватил страх, что его любви трудности не под силу.
А потом эти постели, надувной матрац, походы в уборную, раковина в ледяной кухне, которую она каждый вечер на полчаса занимала для косметических процедур, в то время как он, обозленный ожиданием, стоял у окна, не мог даже читать, запрещал себе вспоминать Элизабет (у которой и без лосьонов и витаминизированного крема еще не было морщин), давал себе слово не показывать своего раздражения, но все же показывал, в ответ на что она на следующий вечер отправляла его умываться первым, а он потом во время ее процедур засыпал и, разбуженный ее возвращением, часами лежал без сна, ожидая подвыпивших певцов, пробуждения уборщицы Вольф и начала работы типографии и думая при этом о пустых деревенских библиотеках, о лицах своих спящих детей, школьном сочинении Петера, заносил в подспудную бухгалтерию под номером 2 неуступчивость, под номером 3 — щегольство и вместе с тем, в то же время, наряду с этим или вопреки этому неотступно мечтал о наступлении утра: о ее пробуждении, ее первых словах. Когда она спала, он не мог бороться с призрачными видениями.
Разве не было средств против них?
Было: снотворное.
19
Воскресная прогулка за город ясным зимним днем — вот о чем она мечтала. Как ни странно! «С каких пор тебя тянет на природу? Разве ей не дано право изменяться?» — «Куда поедем?» Они уже сидели в машине под пристальным взглядом Пашке. «В Ненхаузен». — «Как прикажете, сударыня! А где это?» — «Не имею представления». Атлас автомобильных дорог лежал на заднем сиденье: Нельбен, Нельшюц, Немт, Ненкерсдорф, Ненхаузен 18-В-3, значит, на автостраду. «Нет, мне хотелось бы поехать через деревни». — «Очень хорошо!» Утреннее безлюдье делало улицы широкими. Равнодушно зияла пасть Восточного вокзала. «Что тебе приходит в голову при упоминании Штралау?» — «Путина». — «Плохо». — «А тебе?» — «Блуждания, искания» [36]. — «Ты выиграл». Плентервальд, казалось, это уже и есть лоно природы, но потом снова потянулись новостройки, фабрики, похожие на казармы жилые дома, вокзалы, склады, огороды, черные толевые крыши, город распадался задолго до своей черты. Аэродром кичился своей бесконечностью. Голые поля разочаровывали. Справа навытяжку стояли пограничные вышки. Мирно ржавела колючая проволока. «Что тебе приходит в голову при упоминании Кляйн-Махнова?» — «Целендорф» >[37]. — «Не считается». Тельтов, Штансдорф, Бабельсберг — пригороду (без города) не было конца. «Потсдам?» — «Старый Фриц»