В третий раз пришел Юрий на поляну к условленному месту. Положив небольшой мешок с собранными желудями, уселся на траву, пытливо поглядывая по сторонам. Иногда его губы чуть приметно шевелились, повторяя пароль. Не удалось ему пробраться за линию фронта, и он терпеливо высиживает в указанном ему месте. Но у дуба никто не появляется. На что решиться? Что предпринять? Товарищи его, запуганные гестапо, боятся выйти на улицу… Не с кем даже перекинуться словом, будто один в лесу остался…
На поляну вышел дед Охрим. Увидев Юрия, удивленно воскликнул:
— О, Юрко! Ты ж в эвакуацию подався?
— Уже не пробраться, — косясь на георгиевские кресты, сухо ответил Юрий.
Дед заметил его взгляд, но виду не подал:
— Шо зараз будешь робыть? До нимцив пидешь?
— Я бачу, вы уже и николаевски цацки поначиплялы, — неприязненно проговорил Юрий и не сдержался, упрекнул: — А ще старый партизан.
Замечание больно задело деда Охрима. Насупив брови, он колюче посмотрел на Юрия:
— Молоко на губах оботры. По-твоему, Мыкола по знакомству дав кресты? Вин за мене кров пролывав?.. — Не находя больше подходящих слов, все так же сурово глядя, дед Охрим продолжал: — У восемнадцатому годи я нимцив быв, а кресты мои зараз для маскировки. — Спохватившись, что это уже лишнее, дед продолжал в совсем другом тоне: — Не сказав бы тоби, як бы не знав вашой семьи… Був бы трошки помолодчи — пишов бы у партизаны. Не чув, Юрко, кажуть, их вже у нас нема? — дед Охрим рукавом белой рубахи вытер глаза.
При упоминании о партизанах Юрий подошел вплотную к деду Охриму:
— Я знаю про ваше горе, Ефрем Петрович… Остап Млынок…
— Проклятый иуда! — сжал кулаки старик.
Чуть отвернувшись, стараясь не выдать волнения, Юрий безразлично произнес:
— Наверное, Василий Осипович сейчас тоже в Красной Армии…
— У черниговський тюрьми вин, — вздохнул дед.
Побледнев, Юрий схватил старика за руку:
— Не может быть!
— Був там, а зараз хто каже — утик, а хто — повезли его дальше…
— Мне домой пора, — заторопился вдруг Юрий и почти бегом направился к Десне.
Рассказать обо всем отцу и матери, посоветоваться, как быть.
Дома Юрий застал только младшего брата Лешу. Куда ушел отец — тот не знал, а мать была у соседки Антониды Лукиничны, бабушки Гали Ищенко, одноклассницы Юрия. Не желая лишний раз выходить на улицу, он пробрался в соседний двор сквозь пролом в заборе, обогнул небольшую хатенку, когда-то служившую баней, и вошел в дом.
В комнате пахло печеным хлебом и свежими яблоками. В переднем углу висели иконы, украшенные расшитыми рушниками, на стене зеркало в широкой деревянной раме и вперемежку с открытками — фотографии. На столе, покрытом узорчатой скатертью, пел самовар. Кроме матери Юрия, сидели — хозяйка дома, Галя, ее мать и старик с очками на кончике носа.