Крысеныш широко открыл глаза, наконец сообразив, куда он попал. Это же единственная в Миишке кузница! Двигаясь на женское пение, Крысеныш подполз к поленнице, за которой оказался невысокий забор. Со всеми предосторожностями Крысеныш взобрался на поленницу и заглянул через забор.
По ту сторону, около поленницы поменьше, которая, как видно, была сложена для нужд Кузнецова семейства, стояла на коленях девушка лет пятнадцати. Ее шелковистые темно-русые волосы были встрепаны. Видно, она только-только выбралась из постели. На ней была лишь ночная сорочка из белого полотна — зрелище, которое в иное время показалось бы Крысенышу весьма заманчивым. Теперь же его привлекали в ней только кровь и жизнь, которые укрепят его силы, чтоб он мог залечить раны, нанесенные псом и охотницей.
Девушка опять тихонько запела, а затем позвала:
— Ну же, Дымка, выходи! Я знаю, что это ты скреблась ко мне в окошко. Хватит баловаться, ступай домой!
Тихое мяуканье было ей ответом, и из щели в поленнице высунула голову молодая кошечка. Крысеныш увидел, как девушка состроила гримаску, изо всех сил стараясь показать кошке, до чего она сердита.
Крысеныш и не подумал, что лучше проникнуть в мысли девушки, чтобы заманить ее к себе, выпить столько крови, сколько потребуется, а потом замаскировать следы зубов. Вместо этого он прыгнул.
Кошка зашипела и исчезла в своем укрытии.
Крысеныш перемахнул через забор и навалился на девушку прежде, чем она успела увидеть его. Одной рукой он схватил ее за волосы и, дернув, откинул назад ее голову, другой крепко прижал девушку к себе. Клыки его в один миг разорвали ее нежное горло, и она не успела закричать. Оказать сопротивление она тоже не успела — ее руки бессильно, точно плети, повисли вдоль тела.
В первые секунды насыщения Крысеныш не сознавал ничего, но затем в голове у него прояснилось.
Темно-алая кровь залила его лицо, руки и рубаху, но на это ему было наплевать. Когда он оторвался от жертвы и швырнул на землю мертвое тело, все его мысли были только об одном: боль в спине и запястьях отступает.
Холод нежити нипочем, но Крысеныш всякий раз наслаждался тем живительным теплом, которое наполняло его плоть после трапезы. Вот и сейчас этот жизненный жар растекался по его жилам, приятно обжигая тело. Никогда еще, даже когда он был жив, ему не доводилось испытывать столь сладостного ощущения. Голод отступил, боль его больше не терзала, и жизненная сила уже не вытекала из заживающих ран.
Сытый и блаженствующий, он едва не позабыл о времени, но тут его спину обожгло пока еще слабое прикосновение совсем иного, смертоносного тепла.