Разум (Слобода) - страница 173

Конечно, человек хотел бы снова встретиться со своими мертвыми. Но что бы мы делали, если бы действительно встретились? О чем бы стали говорить? Пожалуй, о чем-то другом — не о жизни? Такое утешение, что смягчает боль по ушедшим надеждой на будущую встречу, не только вредно, оно делает людей жестокими. Оставляет их равнодушными к конкретному человеку, который сейчас среди нас. Словно мы рассчитываем на то, что однажды (после смерти) все наши чувства проявятся, а сейчас вовсе необязательно любить друг друга, что можно быть злыми и черствыми.

И потому я не мог не быть искренним и не сказать своей жене, что сейчас, в эти осенние дни, я какой-то иной, что у меня нет потребности общаться с нею — я ведь все еще не терял надежды, что лишь временно хожу по острию ножа. Конечной целью было найти примирение. А моей конкретной целью стало признаться жене в связи с Уршулой. Хотелось, чтобы наконец она узнала об этом. А поскольку у меня пока не было сил на это признание, я заменил его сравнительно невинным письмом той девушки, с которой мы обедали в Лугачовицах. Я хотел подготовить жену к тому, что суть моя очень груба и подчас я сам не знаю с собой сладу. Но сказать ей правду об Уршуле не хватало духу — я боялся, как бы жена не пошла к старому Годже и Бланке и каким-то путем не добралась до несчастной Уршулы и еще больше не отягчила бы ее удел.

Что речь идет о подмене, которая меня не могла бы утешить, я пока ясно не сознавал. Я даже достиг некоторого покоя — совесть как бы приняла и такую исповедь. Но это была ложь. И все равно надо теоретически осмыслить, до какой меры необходима даже такая шальная откровенность.

Четвертого сентября я весь день блуждал по городу и искал друзей, но это ни к чему не привело. Ночью в отчаянии я шел пешком по шоссе и нарочно мотался посередке. Некоторые машины объезжали меня, а одна остановилась — из нее выскочило четверо пареньков и давай вовсю молотить меня. Мне посчастливилось вырваться, дать стрекача и спрятаться в низкой кормовой кукурузе, где я затаился, пока машина не отъехала. Ребята, быть может, подумали, что убили меня, и потому машина, вернувшись вскоре, стала обшаривать фарами прилегающую к дороге местность. Я прополз, словно солдат, к самому железнодорожному мосту, а потом боковым проселком добрался домой. Меня так измолотили, что на теле не было ни одного живого места, но больше всего ныла посередке грудь, куда, вероятно, меня как следует пнули. И поделом. Если бы меня сшибли, они стали бы убийцами, а я трупом.