Он становится олицетворением распада, но охотничий инстинкт не угасает. Легче сбежать от испанского гриппа. Постепенно он теряет зубы, черный водоворот затягивает его все глубже и глубже. У мольберта – последние отчаянные приливы возбуждения, которое передается его модели, последнее парение – скорее, последнее спаривание. Он чувствует себя живым, только когда пьет или рисует, или и то и другое одновременно. Он знает, что умирание уже началась. Но когда? Минуты или годы тому назад?
Он живет, хотя уже дважды умер. Воскресший с отсрочкой приговора. Когда в шестнадцать лет он заболел туберкулезом, все списали его со счетов. С этой болезнью долго не живут. Уже в 1900 году врачи сложили руки. Он уже мертвый. Но прошло два десятилетия, а он все живет, святой пьяница, плюющийся кровью. O Кальмет, о Герен, о БЦЖ, вакцина появится только на следующий год после его смерти – опоздавшие корабли!
Теперь он бредит про корабль, который доставит его в прекрасную страну. И он то и дело путает ее с Италией, где его ждет мать и напрасная надежда на исцеление. Остается только путь назад, там впереди уже ничто не предвещает исцеления. Рот его пенится, крики и проклятия разрывают покинутый холст.
Жанна затаилась и наблюдает. Кошка, которая краем глаза видит все, что происходит с ее детенышем. Моди харкает кровью и пьет, чтобы заглушить боль. Его туберкулез ускоряется от горьких нектаров, которые попадаются под руку. Голод и холод еще больше подстегивают болезнь. И он шепчет Збо:
Было бы замечательно, если бы мы могли видеть наши собственные трупы, не правда ли? Я оставлю после себя грязь. Я знаю все, что можно знать.
Он превратился в задыхающегося безумца, который питается собственной туберкулезной ненавистью. Да, бациллы ненависти действуют заодно с туберкулезом. Он ненавидит преданность Жанны, ее самопожертвование, ее молчаливую покорность, ее соучастие в его саморазрушении. И он ненавидит ее дважды круглый живот. На последних портретах он изображает ее уродливой, нескладной, печальной.
В доме на улице Гранд-Шомьер она смотрит, как умирает ее любимый, и не вызывает врача. На дворе январь. Туберкулез перескочил на мозг, бациллы нашли себе дорогу. Печь не горит, нет угля. На стенах образуются капельки влаги, соединяются в ручейки, сбегают вниз. Маленькие оконца запотели, Г-образный корабль потерял управление, его несет ветром над крышами Парижа. За водой нужно ходить во двор, но Жанна больше не спускается, чтобы ни на секунду не выпускать любимого из глаз. Есть еще несколько свечных огарков, керосиновые лампы. Его последние минуты она зарезервировала за собой, они принадлежали только ей. Моди больше никуда не убежит. Он будет с ней навсегда.