— Миша! — окликнул он меня шепотом. — Следи, чтоб были одинакового размера. А то еще нападут на нас или друг на друга, если кому-то достанется меньше.
Кикина резал, а Томми и я раздавали куски.
Получив свой кусок, люди не двигались с места. Они оставались стоять или садились прямо там же, одни жевали быстро, другие очень, очень медленно. И многие при этом издавали такой жуткий звук, то ли стон, то ли вой.
Когда каждый получил свою порцию, мы покатили тележку дальше, к группе, сидевшей на траве примерно в шестидесяти метрах от этой. Тут я спохватился, что с нами нет Томми. Обернулся и увидел его в первой группе людей. Он сидел на земле рядом — с женщиной, мне показалось. Она лежала на боку, лысая голова почти не видна в траве. Томми держал ее кусок запеканки, ломал его на мелкие кусочки и совал ей в рот, выжидая секунд десять после каждого кусочка.
В следующий раз, прикатив картофельную запеканку, я разглядел в стороне Мариэтту, она перебегала от группы к группе. Когда мы подъехали ближе, стало видно, что она сильно расстроена. Лицо у нее было красное, она неистово размахивала руками. Оставив тележку на Томми и Кикину, я поспешил к сестре.
— Мариэтта!
Она заметила меня, но отвернулась.
— Мариэтта! — И хоть я сам понимал, как глупо звучит мой вопрос в такой момент, я все же не удержался: — Что случилось?
— Густав! — сказала она. — Никто… никто о нем не слышал. Только один человек, и тот сказал… сказал, что Густав, наверное…
Она не договорила, закрыла руками лицо и осела на землю, рыдая.
— Ой! — вскрикнул Кикина. Я едва расслышал его за шумом струй: дождь словно шел в атаку на землю.
— Что? — спросил я, и тут меня тоже чем-то ушибло. — Ай! Да что ж это?
— Град пошел! — завопил Томми. — Давайте быстрей!
Мы поскорее откатили тележку во двор Дрезденского корпуса и спрятались под навесом. В этом корпусе я прожил не так долго: Дрезденский корпус, и не только его, отвели под карантин для прибывших два дня назад. А сегодня пришло еще много людей — пешком. Говорили, они так и прошли всю дорогу из Польши. Из других лагерей, из Биркенау, из мест, о которых я прежде не слышал, — из Аушвица, из Берген-Бельзена. Видимо, советская армия добралась до этих лагерей, а потому немцы их закрыли и отправили пленников назад, к нам.
Почти у всех на ногах ужасные деревянные башмаки, и, когда один из прибывших снял башмак и я увидел… ну, когда я увидел его стопу, я под каким-то предлогом удрал в пекарню, забрался в маленькую кладовку и посидел там несколько минут, подальше от чужих глаз.