— А вы заметили, — сказал я друзьям, — что среди них нет стариков? И детей нет. Инка, на пару лет старше нас, пожалуй, самая младшая, кого мы видели.
— Трудно сказать, — пожал плечами Томми.
— Но он прав, — сказал Кикина. — Я не видел никого моложе нас, точно.
Томми начал снова толкать тележку; вскоре мы прошли мимо деревьев, покрытых свежими листиками.
— И что? — опять заговорил Кикина. — Значит, Феликс, и Горилла, и Лео, и все остальные… что же это?
— И Франта, — напомнил я. — Что с ним?
— Он старше, — сказал Томми. — Так что он… может быть…
— Пудлина, Гриззли, Эли…
Мы смолкли и продолжали толкать тележку.
— Газ, потом в дымовую трубу, — пробормотал я, пытаясь представить себе это. Но картинка не возникала, только темный, тяжелый ком разрастался в груди.
— Нет-нет-нет! — перебил меня Кикина. — Немыслимо, даже для нацистов. Этого просто не может быть.
— Ах, не может быть?! — почти заорал я. — Ты видел этих людей? Они хватают картошку так, будто их всю жизнь не кормили. Видел? Слушай, те, кто способен сотворить такое с людьми, кто способен довести их до такого, кто пихал их в вагоны для угля или заставлял идти пешком, пока не свалятся, — что для таких немыслимо? Сам подумай.
И больше никто ничего не говорил до самой пекарни.
— Прекрасные новости! — объявил господин Хертц, завидев нас, и по его лицу расплылась улыбка.
Мы уставились на него так, словно он только что прибыл с другой планеты.
— Теперь управлять Красный Крест. Не наци.
— Как? — хором спросили мы.
— Наци… они…. — он махнул обеими руками, — скоро сдадут Терезин. Новый управляющий, Дюнан. Красный Крест. Швейцарец.
— Не верю! — сказал Кикина. — Это неправда.
— Правда, правда, — сказал господин Хертц. — Не Рам. Не немцы.
— Что это значит? — спросил Томми. — Немцы просто взяли и ушли? И мы свободны? Все кончено?
— Нет, не кончено, — сказал господин Хертц. — Но уже недолго. Скоро, скоро.
— Неправда, — сказал Кикина.
Господин Хертц развернулся и пошел к плите. Вытащил два подноса с запеченным пюре и погрузил их в тележку.
— Неправда, правда, — он пожал плечами. — Носить картошку. Люди очень голодные. Быстро, быстро!
— Я не хочу играть в карты! — сказал я маме. — Почему нельзя пойти на улицу?
— Потому, — сказала она, складывая юбку и убирая ее на полку. — Я тебе уже десять раз объясняла. Нора говорит, что немецкие солдаты, когда отступали и проходили мимо Терезина, стреляли в лагерь. Просто так. А значит, если у тебя нет сегодня работы, ты посидишь здесь. И не спорь, Миша. Ты посидишь здесь.
«Здесь» — то есть в Гамбургском корпусе, куда нас засунули, высвобождая Дрезденский. Половина Терезина теперь в карантине. Все больше людей прибывает с востока, почти каждый день. Еще несколько недель назад Терезин казался заброшенным, но теперь уже нет. И многие из прибывших больны тифом — кто-то мне объяснил, вот почему у них красные пятна. И высокая температура, и прочие симптомы. Наци боятся тифа. Никто, насколько я знаю, уже давно тут не видел ни эсэсовца, ни даже рядового немецкого солдата. Некоторые говорят, что они ушли совсем.