Мама отошла туда, где я сидел прежде, и взяла карты.
— Мы нашли несколько таких обгорелых бумажек с датами, — продолжал я. — Зачем они сжигают бумаги?
Мама принялась тасовать колоду и жестом подозвала меня к себе.
— Все это скоро кончится, — сказала она, — и тогда, — она начала сдавать карты, — их призовут к ответу, потому что…
Но тут в небе загудели самолеты. Я кинулся к окну посмотреть. Томми однажды мне объяснял, как выглядят самолеты союзников, но я все равно их не отличаю.
— Ну же, Миша, — сказала мама. — Давай сыграем.
Я все таращился в окно. Там проплывали серебристые самолеты в боевом порядке — не менее двадцати. Американские, решил я.
— Мама, мне до смерти надоели все игры, в какие мы играем. И сидеть взаперти до смерти надоело. Когда же это кончится?
— Ничего, — сказала мама. — Придумаем какую-нибудь новенькую игру, для которой нужно ровно сорок семь карт.
— Нет, — отвечаю я Томми. — На бастион не могу. Мама и так будет сердиться.
— Ладно, — говорит Томми и пинает мяч о соседнюю стену.
Мяч сдутый, но все-таки это мяч. Я нашел его в подвале нашего корпуса, где болтался после обеда, потому что больше нечем было заняться. Как только нашел, сразу побежал к Томми.
— Смотри, — сказал я. — Потренируемся бить пенальти. Ниже вот этой линии между окнами. Это будут ворота.
Какое-то время мы били по воротам, меняясь, пробуя варианты с вратарем и без. Не так весело, как настоящий футбол, но тоже ничего. Потом появилось несколько мальчиков немного старше нас. Они не говорили по-чешски, но не беда: мы быстро поняли друг друга и стали играть посреди улицы двое на двое.
Вдруг мы услышали шум. Крики доносились со стороны железной дороги. Слов не разобрать, но почему-то было понятно, что это не обычные крики, какие тут раздавались часто.
— Бежим, — сказал я Томми, и мы побежали.
Кричали все громче, и все больше людей бежало вместе с нами, в том числе прибывшие с востока — они были в мешковатых одеждах, босые, на бритых головах только начал отрастать пушок.
Я увидел впереди Мариэтту и во всю глотку проорал ее имя. Я ее уже несколько дней не видел. Она оглянулась, но не остановилась, так что я припустил еще быстрее, чтобы ее догнать.
— Эй! — сказал я, схватив ее за руку. Говорить я почти не мог, задыхался. — Что такое… куда все бегут?
Тут мы свернули за угол — и я увидел.
Большой, зеленый, с красной пятиконечной звездой возле пушки.
По Терезину катил советский танк.
— О-о!..
Мариэтта прижала меня к себе, лицом к груди, обхватила руками.
— Мы свободны, Миша, — громко выдохнула она мне в ухо. — Наконец-то свободны.