Пока я предавалась размышлениям, чувак хихикнул, опустил ногу и отправился восвояси.
Я посмотрела вслед удаляющемуся вразвалочку незнакомцу, затем на свой пах. Там не было ничего примечательного, лишь пара складок, которые при фантазии можно принять за пальцевые фаланги копытного. На секунду я задумалась, не принять ли какие-нибудь ответные меры — провести раскопки, так сказать, — но вместо этого пожала плечами и пошла дальше.
День не задался. Была вторая половина пятницы, 2009 год, и моя арендодательница, 70-летняя старушка с белыми кудрями, которая не носила ничего, кроме ночнушек до щиколоток, стояла под окном моей квартиры в Гринпойнте, Бруклин, и с сильным польским акцентом выкрикивала: «Мара! Мара!»
Она вытряхнула мой мусорный пакет на тротуар и тщательно классифицировала все содержимое. «Это, — крикнула она, подняв с земли пакет из-под молока, — не перерабатывать! Нет!»
Эта маленькая женщина с избытком энергии некогда сбежала из коммунистической Польши — и теперь направляла всю силу духа и инстинкт самосохранения на то, чтобы не дать мне запороть раздельный сбор мусора. Рухнув внезапно на четвереньки, она подползла к обрывку зубной нити: «Что это? — спросила она. — Нельзя класть сюда! Нельзя класть!»
На шум сбежалась небольшая толпа бородатых хипстеров во фланелевых рубашках, которые окружили и стали разглядывать мои отходы. Одна пустая коробочка из-под хумуса смотрелась еще нормально, но девять? Я задумалась над своими жизненными приоритетами. На работе сосредоточиться было невозможно. Как только я садилась обратно за стол, она снова кричала: «Мара!» После одного такого крика я увидела в ее руке пластиковую обертку от тампона — оказывается, их тоже нельзя перерабатывать. Я просто хотела помочь планете, но старушка смотрела на меня как на второе пришествие Сталина.
Для таких дней (дерьмовых, унизительных и совершенно контрпродуктивных) у меня был ритуал, позволявший вернуть происходящее в нужное русло, — донорская сдача крови.
К тому моменту я сдавала кровь уже десять лет, с семнадцати. Что бы ни происходило в моей жизни — расставание, проваленный экзамен, раздражение после бритья, — это всегда делало ее лучше. Донорство задним числом упрощало все мои проблемы, помещая их в более широкую перспективу. Благодаря этому я видела картину в целом. Внезапно я решала настоящие вопросы, вопросы жизни и смерти.
Не говоря уже о том, что большинство людей целую вечность учатся спасать жизни в медвузе, для чего берут непомерные студенческие кредиты. А я просто лежала на кушетке и лопала Oreo. Я чувствовала себя свершившей доброе дело, хотя не сделала ровным счетом ничего. Способ быть хорошим для ленивых.