… Все это переплетено между собой, запутано, словно в подшкиперской у плохого боцмана… Потом ветерок донес дыхание проснувшихся джунглей: пахло распустившимися цветами, какими-то плодами, сыростью…
Спартак перевел свой взгляд на деревню, она уже проснулась и была, наверное, похожа на все деревни мира в утренние часы: струились вверх дымки очагов, горланили петухи, женщины шли к ручью по воду. Только вместо коромысел и ведер они несли толстые бамбуковые трубы, которые, как уже знал Спартак, совмещали в себе и коромысла, и ведра. Проходя мимо белого мальчика, женщины с любопытством его оглядывали и произносили какую-то фразу. Юнга, думая, что с ним здороваются, вежливо отвечал: «Здрасьте!» Только позже он узнает, что этим утроим его спрашивали, не хочет ли он еще воды.
Возле хижины, стоящей напротив гостиницы, Малявин увидел собачонку. Не какую-нибудь там особенную, экзотическую, каковой положено быть на тропических островах, а самую обыкновенную беспородную дворняжку с хвостом, завернутым в крендель. Ему даже показалось, что это Шарик, бездомный бродяга-пес с 1-й Морской. Спартак даже позвал на всякий случай:
— Шарик! Шарик!
«Шарик», однако, не только не откликнулся, но даже выказал явную недоброжелательность — злобно облаял юнгу. На лай вышел мальчишка примерно одних лет со Спартаком, может, чуть младше. Он долго и изумленно рассматривал белого, прицокивая языком. Потом появился взрослый туземец. Он прикрикнул на собаку, и та замолчала. Затем показал на Спартака и на собаку и что-то сказал мальчишке. Тот отрицательно покачал головой. Мужчина сердито повторил ранее сказанное и даже топнул босой ногой.
Когда он ушел, юный островитянин притянул к себе пса, погладил его по густой шерсти, что-то сказал ему на ухо, а дальше произошло нечто непостижимое: мальчишка схватил увесистую дубинку, валявшуюся у входа, и одним ударом размозжил собаке голову. После чего заплакал и ушел в хижину. Все произошло так быстро и неожиданно, что Спартак не успел помешать. Он буквально остолбенел. А придя в себя, закричал, хотя на улице уже никого не было:
— Ты что наделал, гад такой?! За что собаку угробил, дикарь! Правильно голландец говорил: дикари вы все тут!
Этот поток гневных слов закончился кашлем, и вообще Спартаку стало плохо. С трудом поднялся он в гостиницу. Товарищи уже проснулись, встали. Остались лежать только двое больных — Ганин и Шелест. Юнга сел в ногах у братана. Володя слабо улыбнулся и еле слышным голосом опросил:
— Ты чего там разоряешься?
Тут только Спартак заметил, что все на него смотрят с ожиданием, очевидно, слышали его крики на улице. Он рассказал о случившемся.