Все больше прозревали колонисты, ослепленные вначале красотами и девственной нетронутостью здешних мест, все отчетливее понимали, что этот благодатный край — далеко не рай. Тысячу раз был прав лесоруб Виролайнен, когда говорил об этом еще в Финляндии. Однако надо было как-то устраиваться, жить…
Аборигены, сначала относившиеся к иноземцам с недоверием и опаской, вскоре убедились в добрых намерениях поселенцев, подружились с ними, многому их научили, например, шить гулами, дыроватки, олочи и прочую лопотину[62], ловить лосося мордами, устраивать сидьбу и лабазы[63], ладить ульмаги и гольдячки[64] и многим другим таежным наукам и премудростям.
Когда комаров и мошку сменили «белые мухи», поселок в основном был построен. Все колонисты, за исключением капитана Хука, переселились в свои дома, еще пахнувшие смолой, и в небо потянулись мирные дымки. Зимой занимались охотой и подледным ловом рыбы, весной приступили к расчистке леса под огороды.
Наиболее состоятельные финны и шведы вскоре перебрались в молодой, но быстро развивающийся Владивосток, стали там кто купцами, кто владельцами небольших фабрик и мастерских. Капитан Хук поступил на службу к своему соотечественнику Отто Линдгольму, став шкипером принадлежавшей ему тихоходной яхты «Морская корова», которая совершала рейсы в каботаже. Через несколько лет Фабиан перебрался на жительство в западную часть залива Петра Великого, в бухту Сидеми, где позже поселился и его друг Мирослав Яновский.
К этому времени Хук оставил уже службу у Линдгольма. Взяв ссуду в коммерческом банке, одолжившись у друзей, он купил шхуну «Анна» и вернулся к любимому ремеслу китолова. Он был одним из первых на русском Дальнем Востоке профессиональных охотников на китов. Капитан Хук называл себя вольным шкипером, и это было верно во всех отношениях[65].
Тогда же капитан женился. Его избранницей стала простая русская женщина Анна Николаевна, дочь отставного солдата, одного из тех сорока рядовых 4-го линейного батальона, что положили начало военному посту Владивосток. Когда родился сын, его назвали в честь русского деда Сергеем.
Как и всякий моряк, Фабиан Хук редко бывал дома и почти не замечал, как вырастал сын. Пришел из одного рейса — тот начал ходить, вернулся из другого — Сергунька уже лепетал слова, с трудом строя из них неуклюжие смешные фразы; а вот уже он, запыхавшийся, краснощекий, с сияющими глазами, вбегает в дом и хвастается, что «словил во-о-от такого хариуса, но только он сорвался».
Лучшими днями в жизни Сергуньки были те, когда отец отдыхал между рейсами. Мальчик любил усаживаться на корточки возле Фабиана, курившего трубку в кресле-качалке, терся щекой об отцов рукав и, заглядывая снизу в его глаза, просил: