Ночевавший в спальне дежурный камердинер не мешал, не задавал лишних вопросов. Он знал, что императора часто мучают кошмары. Поэтому привычно отдал распоряжение заварить чай и, повинуясь монаршему жесту, открыл примыкающий к спальне малый рабочий кабинет. Его величество сядет писать.
Тагир всегда так делал. И на этот раз не изменил своей традиции. Засунув руки в карманы бархатного халата, проследовал в кабинет, долго смотрел на стеллаж с книгами, достал тяжеленный фолиант — свод законов империи — и только после этого уселся за стол.
Чай был подан дважды, прежде чем император закончил изучать книгу, сделал запись в дневнике, убрал его в сейф, а оттуда достал сложенную вчетверо бумагу. Расправил ее, перечитал и потянулся за пером. Монарх заверял документы только специально изготовленным артефактом, подтверждающим подлинность, добровольность и правоспособность императорской подписи.
— И ведь твоя правда, козел ты старый. Помилование не равно оправданию, — обратился Тагир неизвестно к кому, и на бумагу тяжело опустилась большая императорская печать.
Триединая империя, Джалан
Район Фирих, департамент правоохраны и судейства, городская тюрьма
Виктор вздрогнул от лязга замка. Чувство времени изменило ему. Там, где нет солнечного света и возможности понять, день на дворе или ночь — не мудрено сбиться со счета часов и минут. Впрочем, какое это теперь имеет значение?
Мрачный охранник открыл дверь и отодвинулся от прохода, не говоря ни слова. Только всем своим видом показывая, что заключенный должен выйти. Виктор не стал его задерживать. Лишние минуты ничего не изменят. Единственное, с чем он немного замешкался, это теплый свитер, который в последний момент было решено снять. Незачем появляться на эшафоте в этом тряпье.
«И все-таки бардак!» — проснувшийся прокурорский дух решил напоследок побурчать, отметив, что охранник топает следом, даже не удосужившись надеть на заключенного наручники. — «Выводить смертника с таким халатным конвоем?»
Резкий свет из открытой двери в коридор ослепил, заставил зажмуриться; сильно закружилась голова, и Виктор не сразу понял, что ему только что сказали. А затем и вовсе растерялся, когда внезапно его со всей силы сжали медвежьи объятья.
— Полегче, ты, слон! — раздался знакомый женский голос. Чей? Виктор никак не мог понять, кто это говорит. — Раздавишь мне ребенка, нового сам будешь делать! Вот ведь неразлучные. Дай я хоть сама обниму.
Железная хватка, сдавившая плечи, отпустила, зато тут же чья-то властная рука дернула за косу, заставляя нагнуться, и в шею вцепились крохотные женские пальцы.