— А камерную музыку любишь?
— Да, я на камерной гармошке играл, приходилось.
(Прим. камерная гармошка — это батарея отопления камеры, где сидят арестованные или отбывают свой срок осужденные в СИЗО или тюрьме.)
— Валерий Михайлович, нам же пацаны без судимости нужны для научного эксперимента, ё-мое, ты че забыл что ли или как? — обращаюсь я к члену нашего авторитетного жюри.
— Нет, Сергей Алексеевич, я ничего и никогда не забываю. А Соленый и не имеет судимости, хоть и пришлось ему пуд соли съесть в тюремной камере. Потому и погоняло к нему такое приклеилось. Взяли его менты случайно. Просто находился, как говорят, не в то время и не в том месте. Колоть его стали на сознанку в мокрухе, которую он не совершал. Он в отказ. Тогда мусора его в пресхату закинули. Там зэки козлы-беспредельщики по заказу ментов за послабление к себе режима содержания издевались над сидельцами, чтобы те брали на себя чужие дела. Слабаки ломались, писали добровольную признанку. А у ментов поганых росли показатели по раскрываемости. Вот туда и поместили нашего Харитона. Били его, издевались всяко, но Костян был в отказе. Тогда решили сломать его, засунув в… паяльник, включенный в электрическую сеть. Такую пытку редко кто может выдержать. Но Харитон не дал сучарам это сделать. Он своими зубами перегрыз себе вены на левой руке. Кровища фонтаном… Его потом в больничку определили на лечение. А у пацанов уважуха к нему большая обозначилась, — теплым отцовским голосом поведал мне Валерий Михайлович.
Играя с жизнью, будь же осторожен.
Судьбы тяжелый рок предостеречь,
И новых встреч, общения людского
Ты не ложи на обнаженный меч.
Умей плечо свое подставить
И руку другу вовремя подать.
И в горе быть, и в радости, и в счастье,
Дорогу жизни вместе прошагать.
Вдруг продекламировал свое стихотворение Костя Харитон-Соленый. Голос его звучал как-то задумчиво.
Я тоже с уважением начал рассматривать Соленого Харитона Костю. Он был высокого роста, немного ссутуленный. В глазах читались блики тоскливого одиночества, и еще во взоре улавливались какие-то слабозаметные белесые энергетические облака. Такую затуманенность я видел по жизни не раз. По ней я безошибочно определял, что на человеке лежит чья-то прерванная жизнь. Она-то своим крылом и закрывала обзор радости грешнику, заставляя его взгляд становиться грустным и печальным. В жизни всякое бывает. Я не стал будоражить и шевелить эту тему, наверняка, связанную с Соленым.
— Кувалда, ты посмотри на одежду генерального директора. Он в чем ходит? Что, эти стремные треники с пузырями на коленях и футболка — форма одежды для высокого руководителя, генерального директора? — начал я язвительно задавать вопросы смутившемуся референту Лене Силину.