— Керим в себя так толком и не пришёл. — Шпана равнодушно пожал плечами. — Месяц пролежал в санчасти, потом его куда-то отправили. В общем, что с ним, мы даже не знаем. Да, собственно, и не интересовались. Гусак осенью откинулся по звонку. Ему тут перед освобождением родичи привезли золотую монету, чтобы зубы вставил вместо выбитых. Вот ему наш лучший зубной мастер Цыбульский и сделал красивые золотые зубы из латуни.
— Не из латуни, а из рандоля, — поправил Шпану Карташ под взрыв хохота.
— Какая нах… разница!
— Рандоль медленнее окисляется, чем латунь. — серьёзным тоном возразил Карташ, что опять развеселило народ.
— Короче, греет он сейчас жопу на солнышке родного Кавказа, мандарины виноградом заедает, если опять не сел, — закончил Шпана. — А монета долго тут гуляла по зоне, — продавали, проигрывали, потом ушла куда-то на посёлок вольным в обмен на водку. Кстати, вечером в тот же день меня вызвал в кабинет наш опер Рагозин и рассказал всё подробно, что произошло. Такое впечатление, как будто он вместе с нами сидел и бухал. Но, молодец, сказал, что уголовное дело возбуждать не собирается, всё прокатит как производственная травма. Поручил мне самому собрать объяснения с бригады, что мы и сделали.
Слушая рассказ о собственных похождениях, Вадим, наконец, вспомнил Бурого. Вспомнил как раз по этому случаю во второй бригаде. Он тогда проводил проверку по факту травмы. И хотя он прекрасно знал по оперативным данным, как была получена травма, сделал всё, чтобы списать её на производственную. Это была обычная практика. При возбуждении любого уголовного дела в первую очередь наказывали оперсостав за плохую профилактику преступлений. А любое взыскание автоматически влекло за собой отсрочку в получении очередного звания и другие неприятности. Поэтому сама система вынуждала заниматься укрывательством преступлений. Вспомнив об этой неприятной части своей работы, Вадим подумал, что и в двадцать первом веке наверняка ничего не изменилось. В тот раз подтасованные материалы проверки он передал инспектору по технике безопасности, и всё было списано на производственную травму.
Бурый запомнился как-то смутно. Точнее забылся за прошедшие годы. Был молодой парень, который выделялся из общей массы физической силой, но после этого случая он в поле зрения оперчасти, видимо, больше не попадал. То ли освободился по окончании срока, то ли ушёл на этап, — Вадим уже не помнил.
Зато хорошо вспомнил своего агента, который освещал ему обстановку во второй бригаде в это время. Фамилия — Козлов, псевдоним с годами забылся. Сообщение оставлялось в дупле чурки, валявшейся возле транспортёрной ленты между штабелями древесины. Во время съёма с работы, проходя мимо опера, агент говорил: «Добрый вечер», что означало — письмо ждёт получателя. Если сообщения не было, — проходил молча. В этом же дупле Вадим оставлял задание и небольшое вознаграждение — чай, сигареты.