Признаться откровенно, чем дольше я смотрел на следы, тем больше убеждался, что они все-таки принадлежат кабану, испугавшемуся, видно, чего-то и сбившемуся со своего обычного пути. Я последовал за сержантом только для того, чтобы его не обижать. Вдруг Вихрь стал все настойчивее тянуть поводок и нюхать влажную землю. Уши собаки навострились, а шерсть на спине и хвосте встала дыбом. Потом он вдруг сильно стал чихать.
— Эх, негодяй, — пробормотал сержант, — порошком посыпал свои следы, но он совсем близко и никуда не убежит.
Только теперь мне стало ясно, что это действительно следы нарушителя, который терпеливо и осторожно преодолел большое расстояние, пользуясь копытами кабана.
Мы рассредоточились и стали окружать одну из горных гряд. Вскоре Ваклин уже вел к заставе здоровенного мужчину с высоко поднятыми руками, всего мокрого от пота. Рядом шел Вихрь, не сводя с бандита своих строгих глаз. А за ними шел младший сержант Кирчо и пес в руке кабаньи копыта.
Так шла жизнь на заставе. И Ваклин, и собака росли и мужали на службе.
Одно время Ваклин все чаще стал просить у меня разрешения спускаться в Барутин. Я его особенно не расспрашивал. От младшего сержанта я узнал, в чем дело. Одна молодая учительница из того села вскружила ему голову. Эх, что только не делает любовь! Бывало, наступит суббота или воскресенье, так парень места себе не находит. Смотрел, как он нервничает, но не корил его за это. Что же тут особенного, думал я, обзаведется наконец домашним очагом сирота и успокоится. Я оставался на заставе один, чтобы дать ему возможность пойти к своей девушке. За это я себя не укоряю. Но того, что негласно разрешал ему нарушать порядок — в одиночку ходить в село и возвращаться оттуда вдоль границы — никогда не прощу себе, до самой смерти. Недооценивал я действий врага, который только и ждал наших промахов.
Я никогда не верил в предчувствие, но в тот вечер мне было как-то не по себе. Долго ворочался в постели, стараясь заснуть. И вдруг до меня донесся душераздирающий крик часового:
— Товарищ капитан, товарищ капитан… Вихрь, Вихрь! — и, не ожидая моего приказа, ударил в колокол и объявил тревогу.
Я выскочил из дому и, посмотрев в сторону ворот, вздрогнул. По тропе на животе полз Вихрь. Весь залитый кровью, пес тащил в крепко стиснутых зубах фуражку сержанта.
Какие команды я отдал бойцам, не помню. Помню только, что когда я склонился над собакой, то она посмотрела на меня, как умирающий человек, который что-то хочет сказать, но не может. Две большие слезы покатились из ее лихорадочно горящих умных глаз, и фуражка хозяина выпала из пасти. Один из бойцов осторожно поднял Вихря на руки и понес в перевязочную, а мы бросились по кровавому следу спасать сержанта. Да, бросились, но было уже поздно. Нашли его в большом ущелье, на дороге, которая вела из Барутина к заставе. Холодный уже, Ваклин лежал с широко раскрытыми глазами, со стиснутыми зубами, в почерневшей от запекшейся крови гимнастерке. Несколько в стороне распростерся и его любимый конь Левчо. Из трех больших ран на животе и шее еще струилась кровь. Убийцы стреляли из засады и после этого быстро ушли через границу.