— Вот за такую работу я плачу по четыреста с пальца. Обрати внимание! От пальца остаётся всего одна фаланга — значит работа выполнена качественно, — Тощий говорил, будто обсуждающий бытовые дела предприниматель. — Ты же решил оставить две фаланги. И теперь я в замешательстве. Получается, что ты не выполнил условие. Должен ли я за это платить?
— Боже мой!
— С другой стороны, тут есть и моё упущение. Возможно, я должен был оговорить правила с тобой до процедуры. Хотя будь ты умнее, сам бы всё расспросил.
— Ну, пожалуйста!
— Тем более, что у твоего друга такой большой опыт в этом бизнесе. А вдруг это не халатность, а желание обмануть?
— Умоляю, Тощий!
— Ладно, в конце концов, ты новичок в этом деле. Но уж извини, тебе придётся сделать мне хорошую скидку.
Тощий оставил карточку на крыльце и вошёл в дом.
* * *
Двухэтажный дом на улице Кольцовой был обнесён небольшим красным забором, а во дворе царил бардак: валялись шмотки, бутылки и разбитое стекло. Горький стоял, облокотившись о трансформаторный шкаф, и смотрел на движущиеся внутри тени. Пара бомжей, один из которых прижимал к животу руку, удалились восвояси.
От Паланиуса в небе осталась лишь апельсиновая долька. В районе, где правили банды, редко встретишь прогуливающихся по улице людей, особенно ночью. Но те немногие, кто всё же осмеливался здесь ходить, избегали дома с красным забором. Горький своими глазами видел, как двое потерявшихся в себе парней перешли на другую сторону улицы, чтобы миновать его.
Горький посмотрел на часы. Шёл третий час ночи. Привычка охотиться ночью закрепилась с давних времён, когда Тара ещё не была такой популярной и засасывающей. Ближе к утру многие выходили из игры, и хантерам становилось проще делать своё дело, но в последние годы трюк со временем работал всё хуже. Те, кто провёл на Таре около сотни часов, становились практически зависимыми от неё. Только самые сильные духом решались выйти из игры самостоятельно, остальные впадали в панику и тряслись в припадках, глядя, как заканчиваются последние оплаченные секунды игрового времени.
Сняв с предохранителя пневматический пистолет и поправив бронежилет, Горький направился к дому. С каждым шагом он всё отчётливее слышал звук рока и пьяные голоса внутри. Дверь в дом была открыта. Бояться должны были те, кто входит внутрь, а не наоборот.
Появление в доме человека с оранжевой повязкой на плече не испугало, но шокировало мужиков. С мужика, клюющего носом, сон как рукой сняло. Он уставился на Горького, округлив глаза. С поднятой над головой рукой замер один из картёжников. В похожих позах замерли мужики с сигаретами и наполненными стопками.