Вика, как завороженная, смотрела то на кувшин с сердцем, то на человека из учебника. Старик замолчал, а когда кабина остановилась на последнем этаже, добавил:
— А ведь я с ним играл в шахматы. Как никто применял славянскую защиту.
— Давайте я помогу донести кувшин! — крикнула девушка, придя в себя.
Но врач уже растворился в сумраке коридора. Издали был слышен только его кашель.
Когда Вика рассказала об этой встрече коллегам, один из них, лирик в душе, многозначительно заметил:
— Мы каждое утро спешим в будущее, а академик, словно паровоз, возвращается в депо с воспоминаниями.
Поддерживала ли связь с учителем Елена Николаевна, никто достоверно не знал, но порой она куда-то пропадала, уезжая вверх на лифте, и так же неожиданно возвращалась обратно, чихая от пыли.
К ней шли в самых критических случаях, когда надежда оставалась не крепче паутины.
Консультировала она в порядке живой очереди. Для нее не имело значения, как растет хвост: из звонков по телефону, из писем на электронную почту или из устных просьб коллег. Блат и кумовство она на дух не переносила еще со студенческой скамьи.
— Любимчиков не должно быть! — повторяла врач во время перекура с хирургами. — Для каждого пациента ты обязан сделать все, что в твоих силах, и после либо распечатать выписку домой, либо эпикриз.
Когда в реанимацию поступил Максим Еременко и его начали готовить к операции, уважаемый терапевт, посмотрев на результаты обследований, отвела в сторону профессора и шепотом заверила:
— Отрицательная динамика. Вы не сможете запустить донорское сердце.
— Угу, — согласился профессор, еще переваривая домашний ужин, но продолжил обрабатывать руки дезинфицирующим раствором.
Операция длилась больше десяти часов, и, несмотря на некоторые эксцессы, прошла успешно. Пациент, которого в ту ночь несколько часов не решались класть на стол, в итоге позволил профессору сдуть с себя пыль недоверия коллег и прервать черную полосу в серии неудачных трансплантаций.
Под утро бригада хирургов ввалилась в ординаторскую и с вселенской усталостью в один голос объявила дежурившей Елене:
— Живой.
— Что? — спросила она сонным голосом, приподняв голову с папок.
— Жив, говорю, парень, — ответил Василий. — Уже зашивать стали, а сердце возьми и остановись. Никак давление не выходило на режим. Вы были правы на счет легочной гипертензии, Елена Николаевна.
Елена в тот момент как-то странно на всех посмотрела, а потом буднично спросила:
— Кофе сварить?
Весь день она ни с кем не разговаривала. Ходила то и дело в реанимацию. Даже медсестра Ольга Геннадьевна, которая и сама не отличалась расторопностью, заметила изменения в поведении врача.