Когда ко всему этому прибавилась еще и осетровая ферма (мечта деда и отца, реализованная сыном), то здоровье дало о себе знать. После обследования в институте Склифософского, доктор Бестужева пояснила:
— Возрастные изменения присутствуют, но нет ничего криминального, Лев Николаевич. Рекомендую заняться телом. Его нужно подтянуть. Например, бегом или плаванием. Откажитесь от вредной пищи и найдите в своем плотном графике время на отдых.
Лев Николаевич относился ко всему педантично, и к словам известного врача прислушался.
Теперь он каждый день, утром и вечером, после молитвенного правила, бегал. Он очень гордился тем, что даже в скоромные дни питался как в Страстную неделю. Тело его подсушилось, обрело бодрость и энергию, а к пятидесяти годам, как ему казалось, он в идеальной форме подошел к реализации главного дела своей жизни.
Доктор богословия верил, нет, даже почти осязал наяву, что через десять лет сможет создать такой благотворительный фонд, который раз и навсегда покончит со всеми людскими проблемами.
Он понимал, что для такого масштабного замысла простых человеческих усилий будет недостаточно, и что ему потребуется, пускай хотя бы на время, стать сверхчеловеком.
Лев Николаевич молился дома, в храме, во время обеденного перерыва, стоя с подносом в руках, во время бега, во время перелетов, во время лекций и всегда заканчивал молитву фразой: «Несмь якоже прочие человецы».
Лев Николаевич не сразу понял, что в его дом, в островок семейного благополучия, который он кропотливо, деталь за деталью, выстраивал десятилетиями, пришла беда.
Навстречу выбежала Алена с зареванными глазами, прижимая к груди икону в золотом окладе. Дочь долго не могла выговорить ни слова, лишь жадно глотала воздух.
— Что случилось?! — допытывался отец.
Он кинулся во двор. Дочь, не выпуская икону из рук, побежала следом. Во дворе стоял гвалт. Причитали, охали, акали на всех местных наречиях Подмосковья. Тут Лев Николаевич, наконец, увидел источник переполоха — Софью Андреевну.
Она лежала на гравии навзничь, лицом к небу, и тяжело, словно после длительного перехода через пустыню, дышала. Черный пес подскакивал к ней и, скуля, лизал синеющие щеки.
— Что с тобой, душа моя?!
Изо рта разило копченым осетром, глаза были выпучены. Она лишь продолжала ладонями как бы расчесывать землю, словно хотела в нее зарыться, стыдясь прислугу.
— Скорую вызвали?!
— Сказали, машина одна и будет минут через сорок. Где-то в районе большой пожар.
— Вечно у них что-нибудь не так, — тонкая струйка яда зажурчала в его голосе. — Работать никто не хочет! Трутни!