К соседнему зданию, где была реанимация, подъехал небольшой грузовик с будкой. Вышли двое санитаров, и скрылись в подъезде. Дворники машины продолжали работать. Через минуту санитары показались вновь, толкая перед собой каталку с человеком. Профессор пригляделся. Да, эту бородку и сократовский лоб сложно было с кем-то перепутать.
— Доктор философских наук Шаховский…
Санитары открыли двери будки, скинули простынь с окоченевшего тела на сырой асфальт, взяли профессора за руки и ноги, и закинули внутрь. Именно закинули, как кидают мешок с картошкой. Потом они плотно закрыли двери, сели в кабину и уехали. А простынь, словно сброшенная древнегреческая туника, осталась лежать на асфальте, мокнуть под непрерывными иглами дождя.
Все последующее после Пасхи лето, машина, забравшая тело философа, еще не раз подъезжала к дверям реанимации.
— Я не очень хорошо понимаю, что такое счастье, но, наверное, это когда в каникулы просыпаешься утром позже всех, подбегаешь к окну босыми ногами, а на градуснике мороз в минус тридцать, — ответил Максимка, растирая шишку на коленке. — Засовываешь ноги в тапки и, не умываясь, бежишь на кухню, где брат, мама и папа едят с чаем горячие блины.
— Мне бы твои заботы в двадцать три года, — пытаясь вытащить из пачки сигарету, пробубнил Максим. — Я вот не знаю, прошел собеседование или нет. Если пройду и получу должность — жена будет счастливой. А будет счастлива она — буду и я.
— Так странно, — подумал Максим. — Между мной и им разница всего в два года, а кажется, что уже целая пропасть.
— Счастье…, — сказал Максим Петрович, зевая. — Вот у меня к шестидесяти годам есть шикарный дом. Я третий раз женат. У меня трое детей. Я объездил весь мир. Меня обожали женщины, мной восхищались мужчины. Это редкая судьба. Всем бы прожить такую жизнь. Я не испытал забвения, в отличие от многих коллег по цеху. Я написал то, что хотел написать. Все мои важные романы были экранизированы при моей жизни. Я был законодателем литературной моды и стиля. Я недавно получил главную мировую премию по литературе. Если все это называется счастьем, то я, дети, счастлив.
Все посмотрели на старика. Тот снял кислородную маску, откашлялся, и сипло прохрипел:
— Если оно у меня и было, то осталось в прошлом. К восьмидесяти годам, я — выработанный источник. Сорок семь раз переписывать две страницы рассказа — это уже приговор. Мне в спину дышат и ждут, когда я освобожу трон. Что со мной стало? В кого я превратился? Никому ненужный старик! Я плачу. Я все в жизни преодолел, кроме времени. Старость победила меня. Я ничего больше не могу придумать, а вспоминать ни о чем не хочу.