— Эх, хорошо-то как! По-русски!
— А Эд с Леной где? — спросил я.
— Милуются где-то, — ответила Лида (она следит за порядком).
Стелькин выпучил глаза:
— А там же снег! А там же ночь! А вдруг они потеряются?
— Сидите и играйте в кости, Аркадий, уж найдутся как-нибудь, — сказал Стриндберг. — Баньку бы сейчас…
— Отрадная идея! — согласился Аркадий Макарович.
Ковёр вселенной агитирует на стене, потайные ноги стола щекочут пятки, гирлянда дрожит, вздрагивает и уползает куда-то. Всех давно уже расплющило и протаращило (по-настоящему), мир тихо возвращался. Даже Шелобей уже не сидел, обхватив себя, чтобы ощущать, что он существует.
— Давай, бросай. — Стелькин кивнул Шелобею. Тот вертел кубик в пальцах (покер-то был на костях).
— Это абсурд, — заявил он не то задорно, не то цинично, не то юродиво, не то ещё как. — Тут всего шесть граней, исход заранее решён — мы умрём.
— Ну давайте о Мироздании, — согласился Стелькин и откинулся на диван. — Вас никогда не смущало, что до евреев время было циклично?
Стриндберг оживился:
— А я недавно придумал, как объяснить дауну Богочеловеческую сущность Христа: «Ява золотая» синяя. Она — на сто процентов «золотая». И на сто процентов синяя.
Шелобей не слушал (у него была своя трагедия):
— Всё как будто уже написано и разыграно. Я ничего не решаю — я просто бросаю кубик! — Глаза Шелобея были набекрень.
— Привыкнешь. — Стриндберг курил из мундштука. — Это пословица такая есть: обживёшься — и в аду хорошо.
— То есть, жрать, что дают? Как свинья у корыта? — Шелобей даже вскочил и стал ходить.
Стелькин тоже потянулся к пачке:
— Ну ты уж возьми себя в руки.
— Да уже подержал, чё. — Шелобей ходил и усиленно не смотрел в сторону Лиды: это было то же самое, что нагло пялиться на неё.
Лида болтала с Эдом (как уезжать-то будем?), Стелькин хозяйничал (вернее, суетился, выдавая это за гостеприимство), Стриндберг курил одну за одной (и рассказывал про постановку, где Орфей и Эвридика молча ходят по сцене, дико оглядываются и таращатся друг на друга, не видя). Уже стукнуло восемь вечера — мы с Шелобеем разошлись в разные комнаты, звонить родителям (Красноярский Новый год). Потом собрали всех в комнате у круглого стеклянного стола (кроме него — два дивана, папоротник в углу и печка со странными изразцами). Шелобей достал из трусов пакетик.
— Мой мальчик, если ты равнодушен к гигиене, это не значит, что и остальные тоже.
— Ну я ж не в жопе вёз, Аркадий Макарович.
Достали: нераздельные, с тонким швом перфорации — шесть штук: вместе они складывались в кусочек велосипедиста-Хофмана.