— Почему не до «Чеховской»? — сказал я.
— Пройтись, — сказала Лида.
Мы шли.
Наш бойкий шаг по зимней каше разглядывают неважного вида дома. В центре — реагенты. В центре — лужи. В центре — бесснежье. Башня — впереди: неосталинизм из пластика зажигает огни: вдруг — верхушка становится красно-сине-белым флагом.
— Первый панк был Аввакум, — сказал я.
— Да ну. Он же чисто нифер, — сказала Лида.
— Ну тогда Христос, — сказал я.
— Ты чё. Христос был хиппарём. Не, я конечно понимаю: чем мы, хиппи, не панки… — сказала Лида. — Не люблю Москву зимой.
— Такую никто не любит, — сказал я. (А сам подумал: «Вот бы зима не кончалась никогда». )
— Зимняя Москва — это ловушка, — сказала Лида.
Заговорили о Depeche Mode. Запахло говном. (Канализация.)
Пешеходы неслись по широкому тротуару на скоростях настоящего хайвэя. Большой Каретный, Лихов переулок, Каретный ряд — школьники, побрякивая ранцами, обогнали нас.
— В среду буду говорить с раввином, — сказала Лида.
— О чём? — сказал я.
— Об эмиграции, — сказала Лида.
— Зачем? — сказал я.
— Жить хочу уехать, — сказала Лида.
— А Шелобей? — сказал я. — Осторожнее на переходе!
Желтобокое таксо пронеслось безоглядно.
— Если хочет, — сказала Лида. — Если хочет — вместе поедем.
— Ты ему об этом говорила? — сказал я.
— Нет, — сказала Лида. — Это же очевидно, — сказала она.
Чёрный слепок шины на асфальте. Профиль Лиды трёт нос и чихает.
— А в том переходе мы амфетамин варили, — сказала Лида.
— Да ладно? — сказал я.
— Ну да, — сказала Лида. — Всё было, а варить негде — пришли сюда: сели, прикрывшись картонками.
Я не поверил, но не сказал.
Забежали в «Мир музыки». Нам нужно казу! Здесь вообще-то не зоомагазин! Дудочку казу! Что же вы сразу не сказали? Спешим! Куда мы спешим, Лида? Потом скажу!
— Лид, я ж ненадолго отпросился, — сказал я.
— Не ссы, — сказала она.
Толстый лысый дядька, идя мимо роялей, уже несёт ей дудочку странной формы: эсминец с приделанным раструбом: ка-зу.
Выбегаем на улицу. Снег перестал. Машины едут и матерятся.
— Точняк! Мне ж Пузу джойстик отдать надо! — сказала Лида.
— Какому Пузу? — сказал я.
Пузо ждал на Пушкинской площади. Мы были в километре от неё. Велосипеда под рукой не оказалось — ломанулись через переулки.
Печально длинный бирюзовый дом: один этаж. На подкрышке — сосульки расплакались. Поворот. Проход. Ещё поворот. Везде одно и то же: путаный клубок и хаос домов.
— Мы заблудились, Эл! — сказал Лида.
— Не боись! — сказал я.
Обломки красного лезлого кирпича — что-то сносили. На боку дома незакрашенными кирпичами нарисован уже снесённый корпус: башенкой. Где-то у её глотки — граффити: ЗАЧЕМ?