Умирающие напевы и формы… Хор, чтобы утешить пустоту и бессилье… Хор стеклянных ночных мелодий… В самом деле, нервы скоро сдадут.
Я отвёл глаза от страницы (на работе выдался роздых) — по столу жужжал и полз к обрыву телефон: на экранчике горело — «Шелобей».
— Аллё! — раздалось в ухо бойко (голос мне незнакомый).
— Кто это?
— Толя Дёрнов у аппарата. Шелобей просил передать тебе приглашение на «4 Позиции Бруно», сегодня, билеты куплены, встреча на «Новокузнецкой», в семь часов.
— Погоди-погоди. Сегодня?
Трубка отплевалась торопливыми гудками.
«4 Позиции»? В Москве? Как я мог такое прозевать? Головы, причёски, разговоры — плыли мимо меня. Я был далеко не здесь…
«Новокузнецкая», семь вечера, каравай вестибюля метро. Я стоял у задубелых скамеек, высматривая Шелобея. Разглядел, наконец. Стоит, ссутулившись: курит у мусорки, как у большой пепельницы. А рядом —пацан.
Шелобею он вправду был по плечо, и в точно такую же правду он был белобрыс. Но Шелобей не говорил, что у него такие вычурно длинные ноги (пальто было расстегнуто беззаботно: видно, как джинсы кончаются прямо под рёбрами), что у Толи нос какой-то вздорной птицы — тоже не говорил.
Дёрнов на длинных шагах подошёл и протянул мне руку (как-то конфиденциально). Шелобей почалился ему вслед (схуданул он изрядно: с щёк как бы точилом снимали лишнее, но хватанули и нужное).
— Куда идём? — спросил я. — Это близко?
— Прогуляемся, — ответил Дёрнов.
— А почему «Новокузнецкая»?
— Дела.
Пока мы шли, Толя излагал свои дела: как в «Циолковском» (офигенный чердак!) он не нашёл нужной книжки и донимал продавца: долго говорили за анархию (флаг висит) и за Лимонова (портрет у кассы) — всерьёз это у вас, не всерьёз?
Разговор шёл вдоль трамвайных рельсов, мимо поджавшихся домов, жёлтой полоски супермаркета — к Балчугу. На мосту нас нагнал трамвай (дохнуло Петербургом) и, ребячливо позвякивая, поскользил себе дальше меж двух сугробов. Снега выпало столько, что не хватало рук убирать: он был нежный, скрипучий и под ногами блестел: и всё продолжал — продолжал валиться. Мы жмурились от его искристого звёздного света: будь на улице день — мы бы, верно, ослепли.
— Слушай, а что за «Позици Бруно» -то? А то я не в курсах, — сказал Толя, забегая вперёд и оглядываясь (пешеходная колея здесь резко сужалась).
— Макабарическая такая штука. Тексты ироничные, но как-то всерьёз ироничные. И саунд атмосферный… Да зачем про них вообще говорить? — их слушать надо. — Я бесстыдно повторял слова идущего за мной в след Шелобея. — А ты же с нами идёшь?
— Ага. Ну надо ж образовываться. А то я из современных ничего кроме рэпа не слыхал. Дыры у меня страшные! — Он почесал свой воробьиный нос. — А ты же, получается, парикмахер, так?