— Ну да.
— «Власть отвратительна, как руки брадобрея», а?
— Типа того. Любишь Мандельштама?
— Не. Только это «Власть отвратительна». А так я мало читал.
Мост вынудил меня наставить воротник (Питерпитерпитер). Толя Дёрнов говорил без умолку: а вот ещё, а слышал, а что если, ты никогда не замечал, что?.. Слева — Кремль, Василий Блаженный и Исторический музей сбились в кучу, как на открытку (слава Богу, Москва!). Справа — белый, ощетинившийся льдом выгиб реки — криво уносится вдаль, на бегу обнимая остров. На льду расселись чайки — каторжники на перекуре, а над ними надзиратель — Котельническая высотка: её серая шуба топорщится иголками.
Прошли тихий белый парк: с той стороны дороги нас оглядывала строгая голубая колокольня («Опять вы не приходите на службу?») — и поправляла воротничок.
— А тут направо, кажись, — сказал Дёрнов.
Мы перешли Яузу и вильнули ещё раз направо — в горку: мы обходили надзирателя сбоку. Промельком я глянул на Шелобея: он закуривал третью молчаливую сигарету.
Я спросил:
— А ты как поживаешь?
Шелобей ответил мне унывшим взглядом. Выдохнул дым раздражённо.
— Можешь не пытаться, — сказал Дёрнов.
— В смысле?
— Он обет молчания дал. Третий день уже ни бе, ни ме, ни Керенский.
— Правда? — спросил я Шелобея.
Он покивал с видом поповича (борода у него шла клоками).
— А зачем?
Он промолчал, улыбаясь хворо, — и жадно припал губами к сигарете.
— И давно он так? — спросил я у Дёрнова.
— Говорю — третий день. Раньше хоть записки писал, а теперь и это, видно, за грех стало. Упёртый, чёрт!
— И что писал?
— Ну, там, по делу всякое. Сделай то, еда там. Теперь всё жестами, жестами. Хотя вчера я ещё на холодильник залез и уронил что-то там — так он мне руки выкручивать стал! Я спросил, чё за нахрен? Он написал на клочке: «Мне нечего сказать». Ну я-то что — мне только повод дай. Три часа полемизировал: так заморочил, что ему дописать пришлось: «Не всё обязательно проговаривать». С тех пор ни гу-гу.
Кругом были необязательные для проговаривания жёлтые и голубые домики, опасавшиеся расти выше, чем на три этажа. Вместе с нами — они гурьбой топали в горку, иногда одноэтажась и сгибаясь пополам — отдышаться.
А если их не проговаривать — вдруг они пропадут?..
— «Музей русской иконы», — прочитал Дёрнов вывеску.
— Нам идти-то куда?
— А не помню. Клуб «Плутон», что ли.
— Метро-то какое?
— Не помню. Да ща, сообразим.
Шелобей отвернулся к окнам. Мимо — монастырь, мимо — клуб, мимо — гирлянды, мимо — особняк. Я всё оглядывался на хмурого надзирателя: поплёвывая, он курил своё облако. Неужели — всё это пропадёт?..