— Я да Иоганн — тоже парочка. — Стелькин нахлобучивал ушанку с завязками. — Ты пришёл — опять двойка. На руках и ногах двадцать пальцев. Ты вообще понимаешь всю безвыходность ситуации, Графинин?
— Не очень.
Пока мы спускались по ступенькам, пиво слегка пролилось пеной, и бутылка теперь липко держалась за пальцы (весьма удобно).
— Дуализм! Проклятый, зачуханный и жестокосердый дуализм. Кошки — собаки, менты — преступники, мужчина — женщина, жизнь — смерть, античный кайф — христианское страдание. Всё расколото, Графинин, а весь клей-«Момент» давно снюхал Господь Бог. (Если тебе интересно, «Момент» белорусской сборки всё ещё штырит, ага.) И ты ж каждую секунду выбираешь между бытием и небытием, но всё равно остаёшься и там, и там, скользишь где-то между. А знаешь, что самое скверное? В каких-то парах одно выдаёт себя за более истинное, такое, от чего ангелы возрадуются, — хотя на самом деле та же квашня. Сигареты — самокрутки, электрическая плита — газовая, музыка с компа — винил. Самокрутка только прикидывается, что «посмотрите-ка на меня, я такая вся природная, дайте мне ручку, я отведу вас прямиком в рай». А сама — такая же смерть.
— Аркадий Макарович, вы уверены, что ваш голем умеет ходить только по кругу?
Мы уже обошли розовый дом Стелькина и заходили на второй круг.
Он остановился — внимательно и сумрачно. С какой-то даже чрезмерностью — хлопнул себя по лбу:
— Ч-ч-чёрт! А ты ведь прав, Графинин. Нам туда. — Он взмахнул рукой.
И мы пошли «туда».
Подсвеченная жёлтыми огнями, кишка улицы уползала в даль — кривясь, желая сомкнуться с собой же в кольце. Мы двигались в сторону расселённого дома с выбитыми глазами.
— Вертер у Гёте начинает с того, что восхищается Оссианом, а кончает тем, что приходит к Гомеру. — Стелькин курил, не умолкая. — Типа от северного сознания — философского и мрачнушного — перешёл к южному — жизнелюбивому и хипповому во все поля. И я всю жизнь пытаюсь стать греком, но вместо винограда у меня на балконе только картоха растёт…
— Разве он не от Гомера к Оссиану?
Аркадий Макарович не расслышал:
— А почему Вертер кончил самоубийством? Да потому что он ещё видел в этом выход!.. Но мы-то не такие тупые… — Стелькин остановился у пожарной лестницы какого-то дома, задиристо глядя на мутное небо. — А полезли на крышу, Графинин?
— Это я потерял голема или вы? — Я тоже уставился вверх. — Да и палево.
— Растуды тебя в качель! Опять ты прав, Графинин!
Стелькин вальяжно двинулся дальше. Я остановился допить пиво, бросил бутылку в урну — и поспешил догнать.
Наша погоня была ленивой. Шли — и глядели по сторонам (в этом мире — не вся ещё суть): выглядывали в сторонах — в цвете снега, фактуре воздуха, узоре переулков — признаки иного бытия (но я видел только быт).