Тут позвонил Шелобей.
— Елисей, блин, выручай! Я с Лидой на каток собрался, а она говорит тебя позвать, — а то не пойдёт она.
Я пытаюсь отмолчаться. Шелобей тоже не говорит.
Снег. Снег. Снег.
— Кхм… Тебе не кажется, что это говёная идея? — Я зол, раздражён и даже это не скрываю (вся Москва — бредовый котёл, в котором варят очень странный суп, а есть его предсто…).
— Да, понимаю, — Шелобей лепетал в трубку. — Но будет ещё какая-то Лидина подруга, так что не совсем фуфлыжно. Ты придёшь?
— Когда?
— Сегодня, в семь, на ВДНХ.
— Попробую.
Я засунул телефон поглубже в карман.
ВДНХ желтился своими бесконечными огнями, красовался колоннадами на входе, с беспечностью русского дворянина бросался павильонами, чесался костлявыми лесами, спасался от вечернего ветра музыкой — люди ему, кажется, не очень-то и нужны.
А набилась целая очередь.
— Да пневмония у Илюхи. Всё! Хана ему.
— Ма-а-а-ам! У меня ножки устали.
— А раньше тут один большой каток был… Опять попилили, сволочи.
— Расскажи мне про покупку. Про какую про покупку? Про покупку, про покупку, про покупочку мою!
— Каждый Новый год — о, давайте попрёмся на каток! Давайте попрёмся!
— А я думал, я здесь самый несчастный человек. — Шелобей обречённо курил (кататься на коньках он совершенно не умеет). Лида ткнула его в бок и покивала со строгостью: я за тобой слежу. Он, видимо, подумал чего-то не того — схватил в кулак мысль и зашвырнул подальше.
Очередь дымила (все — даже дети), тёрла руки, танцевала, развлекалась смехом и словами, — а в самых пальцах ног уже сидел косматый мороз.
Лида была в пуховике (слегка тюлень), с серо-голубыми глазами (ресницы, кажется, покрылись инеем): из-под её шапки (немного растаманской) торчат и тусуются дреды («Эй-йоу! Они не говорили, что тут так холодно!»). Совершенно неожиданно она вдруг снимает варежку, достаёт указательный пальчик — и серьёзнейше чешет им вокруг рта.
Шелобей с Лидой не смотрят друг на друга и молчат.
Я тоже.
— Кофе! Горячий кофе! Кому кофе?
— А что с твоей подругой приключилось? — сказал я, чтобы уж хоть что-нибудь сказать.
— А ей бывший палец откусил, — сказала Лида, — поехали пришивать.
Стояли, мялись, как пингвины. Очередь галдела кто как мог.
— Хочу в Сирию, — сказала вдруг Лида и спрятала выбившуюся дрединку под шапку. — Фыр-фыр.
— Езжай, чё, — сказал Шелобей.
— А там не стрёмно? — сказал я.
— Стрёмно. — Она улыбнулась своими пышными губами. — Зато красиво.
Шелобей заходил, немного нервно:
— Да какая разница? Куда бы ты ни ехал — всё равно с собой берёшь себя. — Шелобей плюнул и утёр рот. — Про это у Бодлера ещё было, ну.