А Петербург однакож от них истинно лопается: наймут квартирёнку — и пишут свои штудии и шедёвры. Что пишут, для кого пишут — одному разве Богу известно, да и то навряд. Один характер мне даже и знаком: тут, на Грибоедовском канале. Бере́т на них в последнюю моду, продранное на совесть пальто, руки всё в краске, еслиж зима, то перчатки всё в краске, на лице ухмылочка ехидная, а звать их — Терентий Понываев. Что день — стоят, малюют, один да тот же Грибоедовский канал малюют, свет-де каждый день разной; что ночь — идут, пианством дух мордуют, оттудова и припухлость ся лёгкая в лице, но это како деньги есть, обычно-то их нет — тогда к друзьям идут, коли друзья есть, но поелику денег у Терентия давно уж нет, а пить вынуждены много, а чужие кошельки дно как-никак имеют, то и в контрах оне с друзьями на тот час обыкновенно.
Я Терентию иной раз хлеба подношу, а иной раз и беседу немногочисленну завяжу. Странныя взглядов человек! Всё сокрушается об судьбах об искусства-то на Руси красноречивой; художник, дескать, нужный в штабе человек, пока-мол художник малюет канал сей — стоит канал; не будет художника — то и канала не будет на прочь. Десять художников Петербург наш спасают, говорят, да и тех-то никто не знают. А ты — Татьяна — картину купи, али сивухою снабди, не то уж через лет пять не будет ничего.
Ну, ты уж веселишься, знаю на верно, веселишься, — а вздору ихнего послушать не без занятности бывало.
Увлеклась, радость, начинала ведь совсем и не об том. Так вот, поелику достался мне полароид сей, то и рассудила я Терентия нашего запечатлеть — всяко интересней боянистов.
Приде на канал в вечеру, никого я там не обнаружила. Лишь токмо вороны цапаются да снег унылый. Пожамши плечьми, рассудила я завтрема идти опять. Пришла завтрема — нету Терентия. И два, и три дню — итог один и тот ж. Ну, — думаю, значит, — пианствует, чай; болезнь души сталбыть, ничего, воротится.
Неделю ходила — вечер всяк — нету и нету. Ничегось, думаю, канал и сам собою хорош. Но ужесть-то какая! — на седьмый день канал тот канул!
Иду я, значит, по Столярному переулку — со знанием иду, что вот сейчас будет Кокушкин мост, оттудова налево, а у Сенного моста и Терентию быть должно, — иду, а завмест моста сразу Садовая улица. Вот же ж дичь, — думаю, — зазевалася на верное. Отправилась на Сенную, вокруг хлопья кружат аки пчёлы, горожане снуют деловитые, мороз аж подъёживает. В уголке Сенной, где за ларьком газетным выход на канал — уж настолько-то наш дистрикт мне известен, — вдругорядь изниоткудова тупик: стоит дом жёлтый, с апотекой, и хохочет. Я — давай людей останавлять, расспрос учинила: не подскажете, любезный, где ж тут Грибоедовский канал? Тьмократно раз спрошала, всё сие же: да тут где-то! И в снегах вечерних исчазали. Пол вечера проносилася что твоя антилопа — на переулке Гривцова, за Петербургским университетом, на Невском проспекте — отсутствие канала полнейшее! Надоумилась я карту осмотреть: Фонтанка, Мойка, Обводный, Крюков — спокойно и прилично на долженствующих местах, а Грибоедовский, сиречь Екатерининский, — как испарился. Божусь тебе! Будто напросто сомкнули город, яко по шву, остров со островом соединили — и всё. Трудно и придумать такие ни на что не похожие обстоятельствы!