Я проследовал в лифт (она не писала с августа), я заранее развязал шнурки (конверт пришлось зажать зубами), открыл дверь, отопнул кошку, бросился на диван и стал жадно читать:
Любезный, милый, драгий Селя!
Да не будет незапным для тебя известье, что кропотливая мысль моя не до того уж недалёка, чтоб не понять, до чего постоянные сии епистолы мои особе твоей неохотны и тяготны. Но говорю, а сама паки пишу к тебе, радость; в умору — али на пагубу? сама хорошенько не разберу. Но поелику пишу — так и поведаю об том, чего наслучалося.
Замечал ты в минуты задумства едкаго али како устранишься со «сцены жизни» — сколь неисповедимо странно времятечение? Моментум-два вскакивает на макушу Моментума-раз — и нема уже первого! И, ты на верное знаешь, овладевает при том желанье престрастное ухватить первый среди оных двоих за хвост — или что у него там, понятия не разумею, — и закрепить оный, запечатлеть. Журнал я читывала, Боринька приносил, про народ исконно американской, — так они насыплют в мешочек трав пахучия — и носют при себе; како случится чего важного иль увидится чего занятного, оне нос в мешок тот — и обратно завяжут. А како воспомнить захотят — так нюхают свой мешок. Скажи жеж, Селя, дивовище!
Завмест мешка Боринька даровал мне инструментум славный — фото-аппарат прозывается, сиречь полароид. Зело хорош, заморский — с Японии, чтоль. Да и всяко лучше, ежели мои ваания. Санкт-Петербург печатлеть — приятней быть не может! Но страшно мне, радость, до невмоготы мне страшно человеков снимать. Не дескать душу как тать краду — ето пустяки сплошные и предрассудки, — а что и не человек на фото-графи́и сей, а и вовсе не пойми кто выходит. Сделаешь фото-графию бояниста, на пример: смотришь на бояниста — рожа иная, скоморошья, кри́влит её, свистит, ножкой подрыгивает; смотришь на фото-графию, — лице серье́зное, в усах нота печальная, весь натужился, творит, дескать. Се ж разные вовсе боянисты! Но в досталь к тому — и нету моментума запечатлённаго вовсе: непонять, каков он был действительно, ускакал ужо, родименький. А в пальцах — так, лишь открытка от моментума: «Жив, здоров, сего дня танцовать пойду, ну и скука же с вами! так и оставайтеся». И держат два пальцы проступающего бояниста: из фиолетова красками живым налицваеца. И тут ворона, толста гораздо, затянет песнь прегадкую над головою — и понимаешь, что в пальцах сих держишь смерть.
Но полно об том. Пожалуй скажи, в Москве сословие художников как численно? Я слыхала, на «Винзаводе» иные и сей час толкутся… Али на «Флаконе»? География ваша мне знакома не довольно.