Василий Петрович отыскал Ромашкина в драматическом театре, что располагался в небольшом переулке Раевского, недалеко от центральной улицы, носившей ранее имя Ленина, а теперь переименованной в улицу Петропавловскую, как называлась она до революции по имени собора Петра и Павла, что находился на площади, в которую эта улица и упиралась. Ромашкин встретил Василия Петровича радостным восклицанием:
— О, Вася! Как я рад тебя видеть! Как рад!
— Привет, Вальдемар!
— Ой, да ладно! Какой там Вальдемар? Оставь эти понты, Вася, Володя, просто Володя. Ну, как ты?
— Да, нормально, а у тебя как, что с театром произошло?
— Что произошло? Нет больше театра, деньги кончились, вот и театр сдох, не получилось заработать, что ж, видно не судьба.
Несмотря на крах театра, ценой которого была отличная квартира в новом районе, Володя Ромашкин был полон оптимизма, и, похоже, нисколько не сожалел о том, что напрасно потерял жилплощадь. Вообще-то, Ромашкин был неисправимым оптимистом ещё со школы, жизнь Володи, которая сложилась непросто и не раз била по голове, похоже, ничему его не учила. Он вновь был готов бросаться в авантюры, рискуя потерять всё, но к счастью для него, никаких возможностей для новых авантюр судьба ему не предоставляла, поскольку судьбой этой была его новая жена Люба, женщина рассудительная, и вполне рациональная, не в пример своему нынешнему мужу.
— Ну, а ты как, — спросил он Василия Петровича, — роман свой опубликовал?
— Пока нет, — смущенно ответил Василий Петрович, — но, думаю, опубликую, квартиру-то я, по твоему примеру, продал, дом в деревне купил. Вот.
— Э…э…э, старик, это ты зря, зря меня, дурака, послушал, зря, ты ведь к деревенской жизни не привык, не думай, что всё так просто.
— Да, привыкну, — ответил он, — как говорил мой первый шеф в НИИ, человек и к каторге привыкает.
— Вот именно, к каторге, — вздохнул Володя, — ну какой из тебя крестьянин? Ты же в жизни своей ничего тяжелее авторучки и рюмки не поднимал, а тут землю пахать, не твоё это Вася, не твоё. У моей второй жены была дача, она меня там работать заставляла, Вася, это был кошмар, я, вот этими ручками, — Ромашкин продемонстрировал свои руки, повертев ими перед носом Василия Петровича, — представляешь, землю копал, а потом на спектакль, я тогда в кукольном был, я ведь кукольник по первому образованию, «Щука», это потом, и вот этими руками, которые после дачи не гнутся, болят, я куклами управляю. Жуть!
Поток слов, который изливался из Володи, остановить было практически невозможно, но Василий Петрович все же уловил момент, чтобы вставить слово.