— Там у нас спальня, — пояснила Люба, перехватив взгляд Василия Петровича, — а Вам я постелю тут, на диване. Да Вы садитесь, я сейчас стол накрою, Вы ведь проголодались, наверное.
— Есть немного, — слегка смутившись, ответил Василий Петрович.
Люба удалилась на кухню и вскоре возвратилась с шипящей сковородой, полной жареного мяса, и казанком пюре, быстро разложив все это на две тарелки — себе и гостю, она нарезала хлеб, положила вилки и ножи, все это заняло у Любы не более двух минут.
— Угощайтесь, Василий, выпить не предлагаю, нет ничего, Володя скоро будет, принесёт. А это правда, что Вы квартиру в городе продали и купили дом в деревне, чтобы свой роман издать?
— Да, правда, — пробормотал Василий Петрович, прожевывая мясо.
— Ох, зря это Вы, — вздохнула Люба, — видимо, моего придурка послушались, дожил до седых волос, а всё ветер в голове, театр он свой задумал, это ж надо! Всё время о своем театре мечтал, мечта — это хорошо, это прекрасно, но надо ж и ума иметь хоть немного.
Василий Петрович при этих словах чуть не поперхнулся.
— Да то я не Вам, не берите в голову, я про идиёта своего, а Вы кушайте, кушайте.
Уже стемнело, когда с шумом и грохотом в квартиру ввалился запыхавшийся Володя Ромашкин с бутылкой водки.
— Ну, Вася, давай, тяпнем по рюмочке, Люба, Люба, что ты стоишь? Где рюмки, приборы? Давай, давай быстрее! Человек изголодался с дороги!
— Мы с человеком уже пообедали, не суетись Вова.
— Ну да, вы пообедали, а вот этот человек, — Ромашкин ткнул себя кулаком в грудь, — ещё не то, что не обедал, он ещё и не завтракал!
— Не ври, Ромашкин, завтракал ты, да и в обед, небось, в буфете своем театральном бифштекс съел.
— Ну, так это когда было, а сейчас, сейчас, ты зачем нас голодом моришь?
— От болтун, трепло, — рассмеялась Люба, — да, садись уже, сейчас приборы поставлю.
На тарелках снова появилось жареное мясо и пюре, Ромашкин наполнил рюмки, они чокнулись и выпили. Начался разговор, обычный для давних приятелей школьных лет, вспоминающих одноклассников и те далекие школьные годы. Утром, проснувшись на старом кожаном диване, Василий Петрович с трудом мог вспомнить вечерний разговор, несмотря на то, что выпил он совсем немного, не более одной рюмки. С некоторых пор он вообще не мог терпеть спиртного и выпивал лишь в случае крайней необходимости, чтобы не обидеть друзей своим категорическим отказом. Вот и в этот вечер он при каждом тосте лишь подносил рюмку ко рту и, чуть пригубив, ставил обратно. Но дело было не в спиртном, а в манере Володи Ромашкина вести застольную беседу, после первых же слов он брал инициативу разговора в свои руки, точнее, в свои уста, которые не закрывались до тех пор, пока от значительной дозы выпитого не начинали смыкаться веки. Вставить слово в поток, что лился непрерывно из Володиных уст, было практически невозможно, как и вспомнить всё, о чем он говорил, постоянно перескакивая с одной темы на другую, забывая о том, что говорил минуту назад, при этом не переставая есть и пить.