Правда, в те времена, когда он вернулся, а это, как Вы, наверное, помните, были времена расцвета частного предпринимательства, в соседнем дворе открылся довольно приличный пивной бар. В нем была несвойственная подобным заведениям прошлого чистота, аккуратные, опрятные столики, салфетки, чисто вымытые бокалы, отливающие хрустальным блеском, всегда свежее неразбавленное качественное пиво, и сам хозяин бара интеллигентного вида ничем не напоминал шумных, неопрятных продавщиц пивных ларьков с грубыми повадками. Но постоянные визиты то пожарной инспекции, то санэпидемстанции, то налоговой службы, которые по непонятной, по-видимому, неклассической логике, обходили соседнее заведение стороной, привели к тому, что хозяин бара разорился и заведение свое закрыл.
Вы наверняка подумаете, что такого просто не может быть, ведь это же противоречит нормальной логике, закрыть бар, где царит чистота и порядок, и совершенно не обращать внимания на грязный кабак, где ещё и пиво некачественное, да и то разбавляют. Но вспомните парадокс Рассела, ведь в нашем повествовании речь идет о неклассической логике, а с точки зрения этой неклассической логики возможно даже то, что с точки зрения логики обыденной, нормальной, кажется совершенно нелогичным.
Василий Петрович взял бокал пива, и только устроился за пустым столиком, надеясь в полном одиночестве предаться нахлынувшим на него размышлениям, как к нему подсел человек с кружкой пива, явно ищущий собеседника, чтобы излить первому встречному свою, одурманенную хмельным туманом, душу. Через несколько минут пустых разговоров «ни о чем», которые обычно возникают в подобных заведениях между случайными собутыльниками, точнее, братьями по бокалу, собеседник его вдруг внезапно затих, внимательно вглядываясь в лицо Василия Петровича, затем, всплеснув руками, воскликнул:
— Вася! Ты? Быть этого не может!
Теперь пришла очередь удивляться Василию Петровичу, он внимательно всмотрелся в лицо своего соседа по столику, и воскликнул:
— Володя?! Ромашкин?! Да, ты ли это?
— Я, Вася, я, Вальдемар Ромашкин, режиссер, директор и художественный руководитель своего собственного драматического театра, собственной персоной! — при этом Володя поклонился и протянул Василию Петровичу руку.
Василий Петрович взял протянутую ему руку, крепко пожал, но Ромашкин не спешил её отпускать, а долго тряс руку, кивая пьяной головой, постоянно повторяя: «Режиссер, директор и художественный руководитель собственной персоной». Володя, как заметил Василий Петрович, почти не изменился со школьных лет, лишь немного располнел, всё те же черные, слегка вьющиеся, волосы, длинный тонкий нос с небольшой горбинкой выделялся на худощавом, узком лице.