Когда остров, словно материализовавшись из некой туманности, обрел реальные черты, обе лампочки остатка топлива левого и правого бака уже устойчиво горели тревожным красным цветом.
— Разворачивай вправо под девяносто, — сказал Николай Иванович, — на траверзе долины влево, на посадочный курс 140, и начинай снижаться.
Из глубины океана поднимались две горы, образуя остров. Посадочная полоса находилась где-то в долине между горами. Когда Николай Иванович перевел рычаг управления винтом7 вперед и выпустил закрылки, я понял — мы находимся на посадочном курсе, но ничего, хоть отдаленно напоминавшее посадочную полосу, я не увидел. Передо мной была долина, центр которой рассекал надвое небольшой, извилистый овраг. Капот самолета был нацелен прямо на этот овраг. «И куда же мы будем садиться?» — подумал я и услышал ответ:
— Тут заход хитрый, полоса находится правее, за скалой, как пройдешь скалу, доворачивай вправо, увидишь полосу, и тогда влево, и мы на посадочном. Немного неудобный заход, но ничего, привыкнешь.
«Привыкну», — подумал я, как говорил мой бывший начальник: «Человек и к каторге привыкает». Позже Николай Иванович объяснил мне, почему именно так была оборудована взлетно-посадочная полоса. Когда в горах шли дожди или сходили весной снега, в центре долины образовывался бурный поток, который и вымыл этот овраг, поэтому центр долины был непригоден для взлета и посадки. Перенос полосы вправо вызывал, конечно, некоторое неудобство при заходе, но зато надежно защищал полосу от ветра.
Скала справа от самолета проплывала у самой консоли крыла, и машина, казалось, вот-вот зацепится за нее. Не дай Бог заходить здесь с боковым ветром, да еще с порывами, но боковых ветров здесь не бывает. Долина между горами образовывала некую аэродинамическую трубу, и куда бы ни дул ветер, попадая в долину, становился либо встречным, либо попутным, когда ветер менял направление, соответственно, меняли и старт.
Полоса открылась внезапно, будто отодвинули занавес, и перед глазами возник пейзаж аэродрома со своими строениями, стоянками, небольшим городком и, конечно же, взлетно-посадочной полосой. Полоса была грунтовой, и обозначалась полотнищами и флажками, да следами колес самолетов на выгоревшей траве.
Николай Иванович выпустил закрылки на 30 градусов. Посадил я самолет аккуратно, притер на три точки, будто и не было у меня длительного перерыва в полетах на Ан-2. Когда мы зарулили на стоянку и выключили двигатель, я понял вдруг, как устал, нервное напряжение от полета на пределе остатка топлива вконец вымотало меня.