Нет, не надо Игнатку. Раз уж Ленька пошел, так пущай. Тем более парень не дурак, уж всяко, дело, как надо, сладит. Но серебро все же поберечь надобно. Очень уж мало их осталось — серебрях-то! Так откуда многу-то взяться, коли жалованье — медью, а налоги да все платежи — серебром! Бутурлин, как дворянин, налоги, конечно, не платил… зато сколько отдавал за патент лоцманский! Между прочим, каждую навигацию. Нынче б тоже не забыть. О-ох, опять траты.
Отправив Леньку, Никита Петрович отправил оставшегося слугу в кабак, за квасом. Игнатко управился быстро, принес корчагу и даже вернул медяки (квас-то стоил, как и пиво — шесть медных копеек ведро).
— А что, нынче кабатчик наш доброхот? — пряча деньги в кошель, усмехнулся лоцман.
Игнатко повел плечом:
— Сказал — за встречу. Подарок!
— Ну, подарок так подарок… Ставь на стол да бери в шкафу кружки.
Намахнув кружечку холодного кваску, Бутурлин удивленно крякнул — квас-то оказался хмельным, а варить такой строго-настрого запрещалось особым уставом. Обыватель должен хмельное в царевых кабаках пить! Там и оставлять все свои денежки.
— Хорош квасок! — оценил Игнатко.
Никита Петрович хмыкнул:
— Ишь ты, понравилось! Вот что… Чем тут пианствовать, так сбегай-ка на пристань, на Тихвинку-реку. По рядкам на торжище пройдись. Погляди, поспрашивай — нет ли купцов из Ниена?
— Погляжу, господине, — поклонясь, холоп одернул рубаху и, подпоясавшись цветным кушаком, со всем проворством бросился исполнять господское поручение.
— От молодец, отроче, — одобрительно покивал Никита. — Всегда бы так.
* * *
Встав у колокольни, что на перекрестье улиц, тиун Акинфий Худяков старательно высматривал своего хозяина. Новгородский боярин Анкудей Иванович Хомякин должен был припожаловать со многочисленной свитою как раз в эти дни — как всегда, навестить дальнюю свою вотчину, глянуть, что там, да как.
Прихватив с собою с полдюжины холопов, управитель встречал боярина, как и положено преданному слуге. Явился загодя, за три дня, — имелись тут, на посаде, у Хомякина небольшие хоромки, там он обычно и останавливался, отдыхал, да заглядывал на молитву в обитель. Молился чудотворной иконе, отцу Иосифу, архимандриту, почтение свое выказывал… А как же! Как же без этого-то? Никак нельзя.
Однако же уж пора бы боярину заявиться. Он завсегда на погосте Липно ночует, перед посадом… а от него до Тихвина не так уж и далеко. Ежели с утра — даже и не очень-то рано — выехать, так уже должны бы и быть.
Выпрямившись, обычно сутулый Акинфий приложил к глазам левую руку — от солнышка, чтоб не слепило. Правую, увы, не мог — супостаты незнаемые из пищали пальнули, хорошо — пуля-то навылет прошла. А рука-то болит, до сих пор тряпицей замотана.