— Кричишь, дщерь? — закончив свое дело, Хомякин грубо шлепнул девчонку по ягодицам. — Ничо… посейчас поболе покричишь… поболе… Стой, как стоишь! Не поднимайся.
Закусив губу, Настена застыла, упершись руками в лавку. Боярин же, ухмыляясь, схватил со стены плеть, подошел к деве, ударил… Резко, с оттяжкою!
— Ай!
Челядинка дернулась, из карих очей ее невольно брызнули слезы… Боярин ударил еще… не так уж и сильно, потом — еще раз — сильней. Играл, как кошка с мышкой! Настена терпела все — велено было терпеть. Кусала от боли губы да молилась про себя — скорей бы все это кончилось, скорее бы…
А боярин распалялся все больше! Так ведь и насмерть забьет. И никто его не накажет. Никак. Потому как Анкудей Хомякин — боярин, а она, Настена-девка — раба. Не человек вовсе.
— Батюшко! — улучив момент, избитая девушка обернулась, натянула улыбку на залитое слезами лицо. — А можно медовухи испить?
— Медовухи, говоришь? — боярин неожиданно подобрел, даже плеть бросил. Да что и говорить — упарился аж до пота, устал. Самое время — кваску… или вот, медовухи…
— Эй, кто там есть? Медовуху давай.
Вошедший слуга, пряча ухмылку, глянул на голую Настену — та поспешно прикрылась одеялом.
— Ну все, все, прочь пошел… Э! Чуча! Стопки оставь.
Самолично разлив напиток, Хомякин поднял серебряный стаканчик…
— Здрав буди, боярин-батюшка, — пряча слезы, вымолвила челядинка.
— Хэк! — опрокинув стопочку, Анкудей Иваныч хмыкнул и ущипнул Настену за левый сосок. Больно ущипнул, почти что до крови. Но вместе с тем — и ласково.
— А ты ниче такая. Уважительная. Только тощая больно. Что, не кормят?
— Да иногда, батюшко, и недоедать случается, — покусав губы, призналась дева.
— Скажу Тимоше — чтоб кормил, — боярин милостиво кивнул и, потянувшись к медовухе, скривился. — Эх, жаль, вина хлебного, водки, нету.
— Почему ж нет-то, милостивец? — тут же встрепенулась Настена. — Хочешь ежели, так я посейчас принесу.
— А и давай, неси, не медли! — обрадованный Анкудин вновь шлепнул девку по ягодицам. Правда, на этот раз не так уж и сильно — любя. В чем сам и признался:
— Ох, люба ты мне стала, люба!
Насилу улыбнувшись, челядинка быстро накинула на себя рубаху да сарафан, да так, простоволосая и босая, выскочила из горницы да побежала в подклеть:
— Тимофей где? Ключи от подклети надобны. Гостюшко водки восхотел!
Управитель нашелся тут же:
— Водки? Так у нас же зелье поганое! От того зелья глава потом, как в тумане.
Карие девичьи глаза полыхнули нешуточной злостью:
— Ты, Тимофей, не уразумел, что ли? Говорю ж — боярин водки просит.
— Тьфу ты! Просит, так дай, — управитель отцепил от пояса связку ключей. — Возьмешь, ключи — вернешь. Я на заднедворье, у амбаров, буду.